Летние гости

— Пойдем, — сказал мне Ванюра, довольный тем, что его заменили. — Может, дедко твой гармонь к вечеру успешит?

Притащив из клети перевязанную мочальной веревкой гармонь, Ванюра нерешительно спросил дедушку:

— Как, Фаддей Авдеич, в печь ее сразу надо или можно что сделать?

Дедушка отложил свой ощерившийся гвоздями ботинок, который, видно, собирался чинить, взял уважительно гармонь, развязал веревку.

— Досталось ей, бедной, — пожалел он, — да вроде можно подправить. Не пропащий еще инструмент.

Ванюра заулыбался:

— Значит, можно?

Мы с Ванюрой подсели к скамье, на которой дедушка собирался чинить гармошку. Он был отменный мастер. Мог не только ремонтировать гармони, но и делать новые. Как-то по зиме собственноручно сделал такую, что она на базаре в горластом гармонном ряду заглушила своим певучим басом все остальные. Откормленный старшина сразу выложил запрошенную цену.

Что такое гармонный мастер? Это и столяр, и слесарь, и переплетчик, и, если хотите, портной — все сразу. Вот кто гармонный мастер! Да еще слух у него должен быть, да и художническая натура. Ведь не кто иной, а он делает настройку инструмента, инкрустирует наборной костью да обломками гребешка корпус, подбирает мех такой, чтоб был ярок, как радуга или русский сарафан.

Дедушка сразу определил, что хромку починить можно. И пояснил, что ливенки и тальянки у нас «абсолютно повывелись», а саратовские с необъятными мехами отчего-то не прижились.

Наклонившись ухом к гармони, он начал играть. Хоть играл он веселую песню «Во саду ли, в огороде», никто не улыбался и не смеялся, как не смеются на приеме у врача.

Надо определить хворь. Наигрывая, дедушка снял фанерные, бесхитростно выпиленные крышки. Похожие на башмаки, планки на тонких проволочках-ножках начали притопывать, открывая круглые отверстия. Гармонь астматически сипела, попискивала и мелодию вести не могла.

Найдя хворь, дедушка достал кожаный мешочек с напильниками, щипцами, игрушечной носатой наковаленкой и погрузился в свою работу, словно забыв о нас. Просто занятие это требовало усиленного внимания. Мех заклеить, дыру в нем заделать нетрудно. А вот голоса… Это дело тонкое, и возни с ними полно. Всякий надломленный голос всегда издает другой звук, гораздо ниже нормального. Такой голос не жилец, его не настроишь, надо менять.

Бывает, что голоса чуть-чуть расходятся по тонам. Тут поможет напильничек. Он утоньшит кончик голоса до нужного звучания.

В общем трудная это работа. Да еще с дедушкиной одышкой. Чтобы вновь поставленные искусственного серебра, мельхиоровые или стальные голоса зазвучали в нужном тоне, надо не раз и не два, как в губную гармошку, поиграть на резонаторах. Потом снова браться за напильник.

И дедушка горбился над гармонью, а мы сидели с Ванюрой, ожидая чуда, когда она заиграет.

Вдруг в сенях раздался топот и влетел в избу Сан. Он теперь был не бригадиром, а председателем. Живой глаз смотрит измученно.

— Дак это как же понимать, Иван Степанович, — сказал он Ванюре, — жнейку, выходит, бросил? Без ножа ведь режешь! Погода пока стоит, жать надо. Жа-ать!

Ванюра тоже озлился:

— Жать да жать, часу посидеть не дадут. Хоть бы дож.

— Ну-ну, — угрожающе произнес Сан, — я те дам дож.

— Да ведь там Андрюха жнет, — вмешался я.

Дедушка оторвался от гармони.

— Ты иди, Ванюрушка, иди. А то ведь Андрюше отдохнуть надо. У него впереди много тягот.

Сан был человеком умным. Поняв, что жатка не брошена, он сменил тон:

— Иду по деревне, гляжу, Иван Степаныч дома посиживает. Ну, и забрало меня. А Иван у нас работящий, — с похвалой сказал он. — Но время такое, надо еще лучше. Лучше еще надо, Иван Степанович.

А нам, когда Ванюра нехотя вышел, объяснил:

— Такой парень уросливый. Не похвалишь, ни в жисть не станет работать. Вот и хвалю.

Ванюра, оказывается, не ушел. Он вдруг возник у окошка и поманил меня пальцем.

— Ты деду скажи, вечерка у нас будет. Может, уделает гармонь.

И я сидел около дедушки, выпытывая, сумеет ли он отремонтировать инструмент.

— Надо бы успешить. Ведь у Андрюши всего три дня до отправки. Надо бы.

Мне было непонятно, отчего дедушка строго отчитал Людмилу Петровну за пляску, а для Андрюхи хочет успешить гармонь. Андрюха свой. Нет, не поэтому. А почему? Я понимал: правильно делает дедушка, а почему — объяснить не мог.

Сославшись на то, что у нее гости, прибежала с поля хозяйка — Агаша.

У маленькой хлопотливой Агаши на языке была прорва ласковых слов. Но потом я понял, чем больше этих ласковых слов, тем хуже. За умильными приговорками скрывала она совсем иное отношение к человеку.

Суетясь около печи, она как будто отговаривала дедушку от спешной работы:

— Ты отдыхай, кум, отдыхай, сходи хоть на свою одворицу погляди. Яблони ныне отошли у вас. Ух, как цвели! Белым-бело.

Но я знал Агашу, понимал ее притворные вздохи, потому что тут же она говорила, как ждет молодежь нынешнюю вечерку. Ведь в деревне только балалайка. Разве от нее веселье? И гармонь была бы как раз ко времени. И дедушка спешил починить гармонь.