Читаем Летние истории полностью

Он все еще цеплялся за ускользающее ощущение, силясь задержать его хотя бы на несколько секунд, а потом осторожно втянуть в себя обратно и устойчиво водрузить на какой-нибудь внутренний постамент. Вероятно, это не удалось бы ему в любом случае, но встреченная пожилая пара лишила Страдзинского и последнего шанса.

Похожие теперь на чету обнищавших, но чистоплотных мышек, они приятельствовали в соответствующие времена со Страдзинским-дедушкой и на этом основании расспрашивали Страдзинского-внука с маниакальным энтузиазмом скучающих стариков:

- Не женился еще? - долгий взгляд в Любину сторону, - нет?

- А как родители? : По-прежнему в Вене? : В этом году уже не приедут? : Ах, может быть, в сентябре? : АКак Машенька (старшийая брат сестра, театральный художник), как поживает?: В Лондоне?: Она ведь в Канаде? 1/4 Ах, в Австралии! Тоже в театре? : Что такой бледненький? и круги под глазами?

Поиздевавшись еще с Спустя четверть часа, вытянув из Ромы все о неупомянутых выше родичах, обсудив погоды, визы, тонкости местного земельного законодательства и, кажется, даже курс талера, они, сжалившись, неохотно выпустили обреченно-почтительного Страдзинского из власти морщинистых лапок.

- Я и не знала, что у тебя такая международная семья. Мне иногда кажется, что ты вообще с другой планеты. Сестра в Новой Зеландии, родители в Вене, друзей по телевизору пока:

- Пффф, - шумно и тяжело выдохнул Страдзинский, - пойми: ну: ну, не так все, как тебе кажется. Ну, сестра, ну, Вена, ну, ящик и что? Не такие уж это большие:

Рома говорил с каждой секундой все неуверенней и наконец, замявшись, замолчал.

Было довольно и слов, и стройности недосказанной мысли, но как объяснить:

декорировать спектакли во второразрядном театрике, где бы он ни находился, или вести программу на третьесортном канале - это не бог весть какой успех, если она полагала успех именно там, если именно там ей мнились лимузины, поблескивающие загадочно-матовыми стеклами, мужчины в непринужденных смокингах, дамы в вечерних платьях и коктейли возле открытого бассейна?

Страдзинский, подойдя к самой воде, сбросил с ноги разболтанный кроссовок и тронул пальцем прибой. Вздернув прямым углом бровь, демонстрируя, что нелюбезный обычно залив на этот раз неожиданно его побаловал, Страдзинский он развернулся:

- Приятная водичка. Искупаться не желаешь?

Люба объединёенноо двинула плечами и лицом, показывая, что тяга к купанию, пожалуй, не слишком велика и примерно равна неохоте заходить в холодное море.

- Ой, у меня ж купальника нет, - сказала она, облегчеённо избавляясь от колебаний.

- Ну, - здесь Страдзинский разместил зачем-то полновесную паузу, пошли тогда.

- Знаешь, а я в прошлом году чуть не утонула.

- Серьезно? И как, удачно?

- Да, - она нерешительно засмеялась, - меня ребята вытащили. Смешно, я тогда даже обрадовалась, решила, что если утону, то и бог с ним, а потом, когда меня начали вытаскивать, даже немного расстроилась.

- Почему?

- Мне иногда хочется: ну, не знаю: не жить просто: - с трудом выцедила из себя Люба.

- Не понимаю, как можно хотеть не жить!? Ведь это здорово: просто дышать, я не знаю: есть крабовый салат, смотреть на закат, - господи! что я несу: подумал с отвращением Страдзинский. - Черт! Да даже, когда мне очень плохо, я все равно жду, мне всегда любопытно: а чего там дальше? Ведь жить - это так кайфово и интересно! Неужели тебе нет!?

- Да, но только: так тяжело: - повела Люба голым и бледным плечом, это, наверно, потому что я семимесячной родилась - слабенькая, воли к жизни никакой:

ну, я вообще не знаю: может, всёё и не так, - тут она глубоко выдохнула, - зачем я тебе все это наговорила? Правда, я дура?

- Ага, - охотно согласился Страдзинский.

- Ой, знаешь, а у меня линия жизни с разрывом, как раз лет на восемнадцать-девятнадцать. Это значит, что должно какое-нибудь сильное потрясение случиться: болезнь или что-нибудь в этом роде.

- А, так ты из-за этого тонула?

- Наверно, - улыбнулась она.

- На самом деле, разрыв означал, что ты должна была меня встретить - я, в известном смысле, могу быть приравнен к холере или воспалению лёегких.

- Да, я тоже об этом подумала.

Рома с тоской убедился, что автобуса нет на остановке, видневшийся уже в конце пыльной улицы.

Они стояли возле распахнутой автобусной двери, и Рома перекатил нетерпеливую правую ступню с пятки на носок и обратно:

- Завтра вечером? Я буду дома или в бильярдной, словом, найдешь.

- Да. Помнишь, ты просил меня в первое утро, ну, не:

- Помню, - без воодушевления ответил Страдзинский.

- Кажется, у меня не вышло.

X

- Бог мой! Да он же жив! - оторвался Боря от коктейля.

- Здравствуй, - с намёеком на понимание улыбнулся Стасик, пожимая ему руку.

- Не, ну он ничего, - откинулся, глубокомысленно затягиваясь, Боря, потрепан, конечно, круги под глазами: но, во всяком случае, лучше, чем мог бы.

- Отвали: - с негромкой вялостью ответил Рома.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Адриан Моул и оружие массового поражения
Адриан Моул и оружие массового поражения

Адриан Моул возвращается! Фаны знаменитого недотепы по всему миру ликуют – Сью Таунсенд решилась-таки написать еще одну книгу "Дневников Адриана Моула".Адриану уже 34, он вполне взрослый и солидный человек, отец двух детей и владелец пентхауса в модном районе на берегу канала. Но жизнь его по-прежнему полна невыносимых мук. Новенький пентхаус не радует, поскольку в карманах Адриана зияет огромная брешь, пробитая кредитом. За дверью квартиры подкарауливает семейство лебедей с явным намерением откусить Адриану руку. А по городу рыскает кошмарное создание по имени Маргаритка с одной-единственной целью – надеть на палец Адриана обручальное кольцо. Не радует Адриана и общественная жизнь. Его кумир Тони Блэр на пару с приятелем Бушем развязал войну в Ираке, а Адриан так хотел понежиться на ласковом ближневосточном солнышке. Адриан и в новой книге – все тот же романтик, тоскующий по лучшему, совершенному миру, а Сью Таунсенд остается самым душевным и ироничным писателем в современной английской литературе. Можно с абсолютной уверенностью говорить, что Адриан Моул – самый успешный комический герой последней четверти века, и что самое поразительное – свой пьедестал он не собирается никому уступать.

Сьюзан Таунсенд , Сью Таунсенд

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Современная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее