Летние истории

На месте овощной лавки стоял другой дом, серо-голубой, однотонный — будто сложенный мастером оригами из одного листа бумаги. Возраст дома не поддавался определению. Стальная дверь сбоку, матовые окна без занавесок, не поймешь, живет там кто-нибудь или нет. Кафе справа от дома выглядело как прежде, только вот ставни были опущены и, судя по всему, уже довольно давно. Я не спеша шагала дальше по переулку. По пути я не встретила ни одного человека, не услышала ни единого звука. Как будто солнечный свет и жар поглотили все живое вокруг. Справа обнаружилась парковка, на которой не стояло ни одной машины. Раньше — точно, раньше тут был дом, его дверь целый день не закрывалась, люди то входили, то выходили. А еще в этом доме жила большая собака — метис по кличке Сэн, крупная, спокойная, она обычно лежала на крыльце. Я очень любила Сэн и часто подходила ее погладить. Однажды я видела, как она щенилась, как из нее появляются крошечные детеныши, влажные и блестящие, словно внутренности. Сэн вылизывала их, а слепые новорожденные щенки крутили мордами в поисках сосков. Запах подстилки, высунутый собачий язык, темные пятна вокруг глаз… Машинально подняв голову, я увидела наш дом.

И застыла с запрокинутой головой, медленно моргая.

Плитка с карамельным отливом была все та же. Заведения на первом этаже, судя по всему, успели не один раз смениться — на незнакомом мне зеленом козырьке, уже успевшем выгореть, под слоем краски слегка проступали очертания каких-то букв. Окна были закрыты ставнями, сплошь в пятнах ржавчины и плесени. Дом казался совсем крохотным. В два велосипеда шириной. Справа от закрытого заведения темнел проход — тот самый, что вел к нашей лестнице. Я сжала губы. Я знала, что дом невелик, но чтобы настолько… Проход был узкий, не больше метра, так что я решила, что войти лучше боком. Высокий порог соединялся с тротуаром полоской цемента. Этот бетонный прямоугольник, на котором я так часто сидела в детстве, был того же серого цвета, что и раньше. Я хорошо помню, как возле нашего дома появился человек в рабочем комбинезоне и сделал этот цементный пандус. Он не велел до него дотрагиваться, пока тот не застынет. Оставшись одна, я стала наблюдать за тем, как цемент постепенно твердеет, и в какой-то момент, затаив дыхание, нажала на него пальцем. Потом присела на корточки и вгляделась.

След от моего пальца все еще был виден. Крохотная ямка — казалось, отведешь на секунду взгляд, и она исчезнет. Да, именно здесь я сидела чуть ли не каждый вечер, здесь я ждала маму, прислоняясь спиной к карамельной плитке и иногда прикладывая палец к своей ямке.

Коротко выдохнув, я шагнула внутрь.

В коридоре было прохладно и темно и слегка пахло плесенью. Похоже, жильцов в доме не осталось. Здание, одинокое и заброшенное, стояло в ожидании сноса. В сумраке коридора чуть поблескивали заржавевшие почтовые ящики. За ними виднелась лестница. Узкая-узкая. С каждой ступенькой во мне пробуждались воспоминания, словно по коже бежали мурашки. Часто дыша, я поднималась по лестнице. Однажды по ней, такой тесной, что даже одному взрослому не повернуться, бабушка Коми несла меня на спине. На этой лестнице я играла с Макико. По ней я со смехом взбегала вверх, догоняя маму. А в те редкие дни, когда мы решали пойти куда-то все вместе, я видела сверху спину отца, который спускался первым, сунув руки в карманы.

На третьем этаже я обнаружила дверь, оклеенную пленкой под дерево. Дверь тоже была крошечная. Внимательно вглядевшись в древесный узор на пленке, с которым у меня было связано столько воспоминаний, я положила ладонь на дверную ручку и попробовала ее повернуть. Она не поддалась. Я сделала еще одну попытку. Бесполезно — дверь была заперта. Одной рукой утирая пот, льющийся со лба в глаза, другой я снова схватилась за ручку и затрясла дверь. Она не поддавалась. Я ударила в нее. Но дверь только задребезжала в ответ. Я ударила сильнее. Я стучала изо всех сил, будто спасаясь от погони. Мне казалось, что, если эта дверь откроется, может быть, я смогу снова встретиться с прежней жизнью. Когда я взбегаю по лестнице с ранцем за спиной, и дверь распахивается мне навстречу, и мама в красном фартуке говорит: «Привет, солнышко». Если эта дверь сейчас откроется, может быть, за ней я увижу свою белую толстовку, и кукол, и ранец. Я найду ту радость, те сны, тот маленький столик-котацу, вокруг которого мы сидели всей семьей, и зарубки на дверном косяке, отмечающие наш с Макико рост, и красные пластмассовые чашки в посудном шкафу. И распахну наконец то самое окно, и, может быть, снова увижу, снова встречу… Я понимала, что это невозможно, но все равно продолжала колотить в дверь. Маленькую дверь, ведущую в квартиру, где мы жили. Я подумала об отце. Наш отец, где бы он ни был, наш отец, который однажды взял и пропал, помнит ли он? Вспоминал ли хоть раз о нашей совместной жизни, о нас?