Летние истории

Вульф ощутил себя беспредельно низким, он вспомнил все, вспомнил свою унизительную зависимость — неотвязчивую мерзость детского греха, вспомнил гадость султанских своих видений, вспомнил, что никогда ему не стать художником, что он бездарность, что он не знает десятой доли того, о чем шутя жонглирует словами Гурвиц.

"Я дрянь и онанист", — зло и почти вслух сказал Вульф.

Рука тронула его за плечо, он вздрогнул, оборачиваясь. Перед ним встала виноватая крестьянская физиономия — это был Леха.

— Можно тебя? — как-то конфузливо скорчился он.

— А в чем, собственно, дело? — максимально ледяным тоном спросил Женя.

— Ну, это, блин, воще, поговорить.

Они, чувствуя себя бесконечно глупо, уселись на ту же самую лавочку перед входом в барак. Дембель зачем-то предложил сигарету, а Женя зачем-то взял и подражательским жестом размял "родопину".

"Щас закашляю", — подумал Вульф, делая первую в жизни затяжку, но не закашлял.

Перед глазами поплыло и стало подташнивать, как прошлым летом в Прибалтике после двух коктейлей.

— Ты, это, блин, ну, в общем, ты извини меня: я там это: ну, нажрался: — было видно, что извиняться он не умеет.

— Да ладно, — Женя еще не научился держать зла, — ничего страшного.

— Ты, это, не подумай: я это, к евреям нормально отношусь: я:

— Я не еврей, — пресек Вульф.

— Да? А чёё ты тогда? — и словно поняв, — ты, это, перед другом своим извинись:

— Да, ладно, брось ты, проехали.

— А чёё у тебя там, — он поднял наконец взгляд из уличной пыли и кивнул на вульфовское лицо, — ничего не болит?

— Нос немного.

— А ну, покажи, — умелые пальцы, натренированные десятками уличных и солдатских драк, пробежали по носу, — так больно? А так?

— Ну чёё, — вынес он вердикт, — вроде все цело, до свадьбы заживет. Ты как, на дискотеку ёидешь сегодня?

— Да. Ладно, я спать пойду, а то я с ночной смены:

— Ну, давай, до вечера.

Женя долго не мог заснуть, распаленная фантазия неслась штормовыми волнами, но теперь он строго следил за своими видениями, не давая им впасть в непристойную гадость.

И их светлая романтика была так невероятно и пронзительно чиста, что вызвала бы циничный хохот даже у заядлой читательницы дамских романов.

Но кто посмеет его осудить?

Ведь ему было всего семнадцать.

А иногда, когда коварной мечте удавалось выскользнуть на мгновение из цепей старательного целомудрия, они пришлись бы по вкусу любителю жесткого порно.

Но кто посмеет его осудить?

Ведь ему было уже семнадцать.

VIII

Часа в три Женя подскочил на скрипучей сетке, покрытый холодным потом, — ему приснилось, что он проспал.

Встав, Вульф проделал целый ряд ненужных суетливостей. Сперва, он полчаса плескался в кочегарском душе, затем, старательно и неумело скреб тупой бритвой редкий золотистый пушок, показавшийся уже на щеках.

Покончив с гигиеной, Вульф двинулся в деревню, где сунул в киоск рубль, получив в ответ пачку "БТ", коробку спичек и девятнадцать копеек сдачи. (Он бы купил "Мальборо", но его в деревенском ларьке, конечно, не было, даже и в тот еще изобильный год)

Собственно, Женя великолепно знал, что нарочитое курение в его возрасте уже даже не понт, а понт дешевый, но сигареты со спичками все же на всякий случай опустил в нагрудный кармашек, решив действовать по обстановке.

И, наконец, вернувшись к себе, совершил облачение: кооперативные "вареные"

джинсы, кооперативная же рубашка с безумным, слегка линялым узором, пакистанская ветровка и венец, предмет гордости и тайной зависти, — белые высокие кроссовки (спасибо дяде Жоре, удачно эмигрировавшему на заре восьмидесятых).

Кроссовки были увезены в колхозную грязь ценой жестокого скандала с мамой, гневно и язвительно вопрошавшей: во-первых, зачем они ему, а во-вторых, имеет ли он представление о таинственных соотношениях белого с деревенскими лужами.

Вульф не сказал ей, да и себе он не посмел бы признаться, что они необходимы именно для тайной и нежной мечты сегодняшнего вечера.

С тех пор, как предсмертно вскрикнул пластик, укутывающий посылку, он и представить не мог себя на первом свидании без белой сказки заграничной обновки.

В завершение многотрудных приготовлений, Женя выпросил у соседа одеколон и, неумеренно себя полив, двинулся навстречу судьбе, распространяя невыносимы запах ландыша. До назначенного срока, к счастью, было еще минут десять и удушливое облако успело несколько рассеяться.

И вот наконец стрелки часов, лениво дернувшись вперед, вытянулись в линию — Вульф робко тронул костяшкой дверь.

Слабый этот звук вызвал удивительные последствия: с грохотом рухнуло что-то тяжелое, раздался приглушенный вскрик, торопливо зашлепало множество босых ног и покатилось по полу нечто стеклянное. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы смогла протиснуться хрюшеподобная рожица.

"Кончено. Ушла". — Женя ёстер с лица заблаговременную печоринскую улыбку.

— Тебе кого? — спросила рожица.

— Э-э-э: Иру, — промямлил Вульф.

— Ирка, к тебе, — проголосила рожица, скрываясь в глубине комнаты.

— Ой, а что уже шесть? — неожиданно высунулась из-за двери Ирочка.