Летние учения

Валерио поднял глаза к небу и тяжко вздохнул. Конечно, настоящие дед и дядька сейчас, скорее всего, спят в Модене, и думают, что им просто снится блудный сын семейства Филипепи. В мистическом сне всё реально только для тех, кто умеет туда ходить. Простые люди, даже если и попадают в чужой такой сон, не могут отличить его от обычного.

Он подошел к столику, и дядя пинком отодвинул для него свободный стул:

– Садись, засранец, раз уж пришел. Таких равиоли и такой поросятины в твоем Корпусе, небось, не приготовят.

Валерио посмотрел на столик, на румяную поросятину и даже на вид вкусные равиоли, подумал, что ведь во сне можно и поесть. Но есть за одним столом с дедом и дядей не хотелось – никакого ведь удовольствия. Так что он покачал головой:

– Увы, дядюшка, спасибо – но нет. Язва у меня, так что ни равиоли, ни поросятину я есть не буду. Да и некогда.

Обошел столик за их спинами по кругу, сказал:

– А что касается ремесла… спасибо за ученье, оно и для паладинства в чем-то полезным оказалось, – и он бросил на столик перед ними кошелек, серебряную палочницу и часы, которые только что ловко вытащил из дядиных карманов. – Как видите, ничего не забыл. А теперь – прощайте, я спешу.

И он двинулся к стеклянной двери, слыша за спиной одобрительное бурчание деда:

– А пальцы-то по-прежнему ловкие! Эх, Валерио, не подался бы ты в паладины – был бы сейчас на дядькином месте. Небось у тебя он попятить кошелек не смог бы.

Дядя что-то возмущенно проговорил, но Валерио уже не расслышал – шел коротким коридором через дом к выходу, и когда толкнул тяжелую дверь на улицу – оказался уже не в Модене, а на высоком обрывистом берегу быстрой и неширокой речки, бегущей среди зеленых лютессийских холмов с белыми известняковыми скалами.

На обрыв снизу, с узкой полоски галечного пляжика, вела лестница из вбитых в склон деревянных колод, и по ней поднимался Ренье. Одет он был в закатанные до колен холщовые штаны и в простую рубашку, и волок большую сетку, полную трепещущей серебристой форели. В другой руке у него была корзина с мокрым бельем.

Филипепи посмотрел направо, туда, куда выходила эта лестница. Там была утоптанная площадка, огороженная по краю обрыва заборчиком, к площадке примыкал двор небольшого сельского дома. Сам дом выглядел небогато, но крыша была целой и явно недавно подлатанной, стены побелены, деревья в саду обрезаны, сорняки на огороде выполоты. Во дворе стояла большая сушилка для рыбы, и на ней под мелкой сеткой висела партия форелей. Из трубы летней кухни вился дымок и доносились запахи клубничного варенья. Вдоль ограды садика тянулась веревка, на которой сушилось белье – в основном женские панталончики и сорочки, пара мужских подштанников и рабочих рубах. Филипепи прислушался – из летней кухни доносились стихи на фартальском, из тех, какие в школах учат для запоминания грамматических правил и произношения.

Ренье поднялся по лестнице, повесил сетку с рыбой на крюк возле сушилки, натянул вдоль забора еще одну веревку и быстро развесил белье, вернулся к рыбе, переложил ее на разделочный стол и принялся потрошить и пластать на филе. Делал он это ловко и быстро, и две полосатые кошки, крутящиеся у него под ногами, то и дело утаскивали под стол и с урчанием пожирали рыбьи головы и потроха. Закончив обрабатывать рыбу, Ренье нанизал ее на веревочку и повесил на сушилку, старательно прикрыл сеткой и пошел к рукомойнику. Из кухни вышла девушка лет пятнадцати, очень похожая на него, подала ему сначала мыло, потом полотенце. Ренье умылся, вытерся и ушел в дом. Девушка вернулась в кухню, а из кухни ей навстречу выскочила другая, помладше, и уселась за столик возле кухни под раскидистым абрикосом. На этом столике громоздились несколько книжек и развернутая тетрадка.

Послышался шорох шагов, Валерио повернул голову на звук и увидел Маттео, очень задумчивого и растерянного.

– Сеньор Валерио? Почему я здесь? – спросил он, показывая на реку, дом на берегу и вообще весь пейзаж. – Это ведь, как я понял, пригород Лютеса, где Ренье жил. Я никогда не был здесь – почему мне это снится?

Филипепи молчал, только хлопнул рукой по траве рядом. Маттео уселся.

– В чем испытание, сеньор Валерио? – Маттео заглянул ему в лицо. – Сначала я увидел отца, и он спросил меня, не передумал ли я. Я сказал, что нет. Ну а потом я вышел из нашего сада и как-то оказался здесь. Почему? Я… не прошел?

– Смотря что, – сказал Валерио. – Выбор прошел. Видно, у тебя в той, обычной жизни нет ничего, о чем ты мог бы сожалеть, разве что удовольствия плоти, но от них ты отказался легко. Знаю, ты любишь другим напоминать об этом, гордясь своим, хм, подвижничеством.

Маттео при этих словах вскинул голову, сжав губы – явно хотел что-то сказать, но сдержался. Филипепи усмехнулся:

– Наивно думать, что это – самое тяжелое в нашем выборе. И что испытание духа в этом и заключается. Ты ради чего шел в Корпус?

Маттео пожал плечами: