Яранг снова целует приоткрытые губы, спускается ниже, ласкает шею и ключицы; пальцами, привыкшими к луку и ножу, сминает темные соски, вызывая у Йона задушенный всхлип. Еще ниже, где под губами подрагивает живот, юбка широкая, кожаные ленты рассыпаются от резких движений, но Ярангу она все равно мешает, и Йон, пьяно смеясь, развязывает шнуровку. Он обнажен, юн, прекрасен и возбужден, и Яранг стонет сквозь зубы, болезненно и почти зло. Он опускается вниз резко, без предупреждения, и Йон дергается, судорожно вцепляясь в его волосы, когда вдруг оказывается в горячем влажном рту. Они не знают, что стыдно, а что нет, что можно, а что нельзя, им хватает того, что это правильно. Почувствовать вкус, ток крови, силу, стать хозяином удовольствия любимого, заставить его стонать, кричать имя, разметать рыжие волосы по зеленой траве.
А потом отпустить, повинуясь приказу руки, отстраниться и покорно позволить раздеть себя до конца. Почувствовать наконец телом, всей кожей, так близко, так горячо. Прокатиться по земле, оказываясь то сверху, то снизу, запутаться в длинных прядях, потерять шнурок с головы, целоваться сильно, до боли, до последнего глотка воздуха. Заживляющая мазь всегда есть у охотника, она совсем свежая, пахнет травой, и Йон сам подается вперед, надеваясь на возбужденную плоть до самого конца. Стонет низко, болезненно, жмурится, дышит рвано, но совсем скоро расслабляется, сжимает внутри себя, безмолвно приказывая. Яранг рычит раненным зверем и бросает себя вперед. Там, между раздвинутых бедер Йона тесно, жарко, так хорошо, что жжется внутри, плещется, заставляя стонать, почти кричать, врываясь в покорное податливое тело снова и снова. Они уже не целуются, они лишь касаются губами губ, лихорадочно дышат, обжигая раскаленным воздухом чувствительную тонкую кожицу, облизывают, сминают в слепом стремлении стать целым, единым. Глаза бешеные, пьяные, шальные, в расширившихся зрачках ночная тьма обнимает языки пламени, а звезды водят хороводы. Так мало. Так много.
Они кончают почти одновременно. Долго, почти мучительно, дрожа и вскидываясь, почти хрипя от удовольствия, от которого словно судорогой выворачивает тело. После — хочется только лежать рядом, обнявшись, вжавшись друг в друга, целоваться лениво, нежно. После — река примет их, омоет, кинет искру, заставив тянуться друг к другу снова. Вода будет ласкать их, повторять каждое движение, заставляя голову кружиться. После — под утро, когда небо окрасится в нежно-розовый, они с усталым смехом рухнут на забытую шаманскую юбку, и в этот раз все будет медленно, долго и нежно. Хмель Первой ночи выветрится, но им хватит своего, того, что горит в глазах, чувствуется в прикосновении губ к губам, стучит под сердцем и разливается по крови. Стойбище проснется к полудню, начнется новый обычный день, Яранг снова уйдет на охоту, Йон — будет варить зелье для сына вождя, но ночью, когда на небо снова выкатится пузатая луна, в их доме снова будет плескаться река, петь цикады и звенеть сладкие хмельные стоны.