Летний остров

— То, что я рассказывала, — правда, — задумчиво проговорила Нора, — и одновременно ложь. Я никогда не умела сочинять сказки, поэтому истории, которые я рассказывала вам перед сном, обычно состояли из отдельных кусочков моей собственной жизни, только немного приукрашенных. Мне хотелось, чтобы вы с Каро знали свои корни.

— Что значит «приукрашенных»?

Нора выдержала взгляд дочери.

— Как бы ни было тяжело, всегда бывают светлые моменты. Светлые моменты — вот о чем я вам рассказывала. — Она снова вздохнула. — Я ушла из дома в тот день, когда закончила школу, и больше не возвращалась.

— Ты убежала?

— От отца — да, а мать я любила.

— Ты виделась потом с ними?

Нора помолчала и, не выдержав, закрыла глаза.

— С отцом однажды — на маминых похоронах. Это было до вашего рождения.

— И все?

— Да.

Как Норе хотелось, чтобы это короткое слово не причиняло ей боли. События, о которых шла речь, происходили очень давно, и чувства должны были притупиться. Она наклонилась к Руби:

— Отца я больше не видела, даже не была на его похоронах, и мне пришлось всю жизнь жить с этим. Я не жалею, только… мне грустно. Хотелось бы, чтобы он был другим человеком, чтобы я могла его любить.

— Ты вообще его никогда не любила?

— Не помню, может быть, в самом раннем детстве.

Руби встала, подошла к перилам и стала смотреть на море.

— Я читала о тебе статью в журнале «Пипл», — сказала она, не оборачиваясь. — Там говорится дословно следующее: «Прощение и ответственность — вот краеугольные камни философии Норы Бридж». — Руби все-таки повернулась. — Ты не пыталась его простить?

Норе хотелось солгать, было нетрудно догадаться, что Руби спрашивает не только об отношениях Норы с отцом, но и об отношениях между ними обеими. Однако обман грозил свести на нет возможность примирения, и Нора выбрала правду.

— Позже, много лег спустя, став матерью и лишившись любви своих детей, я стала жалеть о том, как обошлась с ним. В юности я не понимала, не могла понять, что жизнь норой бывает сурова. Думаю, отец чувствовал то же самое. Это не оправдание, но это помогает мне увидеть отца в ином свете, прекращает ненависть и жалость. К сожалению, понимание пришло слишком поздно, его уже не было на свете.

— Значит, я должна простить тебя сейчас, пока еще есть время? На это ты прозрачно намекаешь?

Нора резко вскинула голову:

— Не все, что я говорю, обязательно относится к тебе. Сегодня я рассказала нечто болезненное и глубоко личное. Я вправе ожидать, что ты будешь относиться к моей жизни уважительно, если уж не можешь с любовью.

Руби немного опешила.

— Извини.

— Извинения приняты. А теперь расскажи что-нибудь о себе.

Нора мысленно приготовилась к худшему.

— В то лето, когда ты ушла… я думала, ты вернешься.

— Это не тайна.

— Я все ждала и ждала. Через год Кэролайн уехала, и дома остались только я и папа. Как-то ночью я просто… сорвалась. — Руби сглотнула, отвела взгляд, но потом, по-видимому, взяла себя в руки и продолжила: — Я поехала в Сиэтл и пошла в танц-клуб «Монастырь». Там я подцепила какого-то парня, не помню его имени, помню только, что у него были голубые волосы, серьги в ушах и пустые глаза. Я пошла с ним к нему домой и позволила себя трахнуть. — Она выдержала паузу для большего эффекта. — Это был мой первый раз.

Нора испытала боль, на что Руби и рассчитывала.

«Вот оно, мое наследство», — подумала Нора.

Она не посмела сказать, что ей очень жаль. Руби лишь швырнула бы эти нелепо-жалкие слова ей в лицо.

— Я поступила так тебе назло. Я думала, что ты в конце концов вернешься домой, и я тебе расскажу. Помню, я не раз представляла выражение твоего лица, когда я тебе рассказываю.

— Ты хотела видеть, как я плачу.

— Совершенно верно.

Нора вздохнула:

— Если тебе станет от этого легче, знай, что я бы заплакала.

— Слишком поздно, чтобы кому-нибудь от этого полегчало. — Помолчав, Руби со вздохом добавила: — Дин тоже был не в восторге.

Дин. Нору пронзила такая боль, что на миг перехватило дыхание. Вот так же в последнее время на нее накатывает тоска — словно в спокойном море невесть откуда берегся шальная волна и налетает с ураганной силой. Иногда она часами не думает об Эрике, а потом внезапно вспоминает. Сейчас ей напомнило о нем имя Дина, но могло напомнить что угодно: школьный звонок, мужской смех, донесшийся из соседней комнаты. Что угодно.

Нора понимала, что должна что-то сказать, выражение боли в глазах Руби, когда она произнесла имя Дина, невозможно было ни с чем спутать, но горло сжал спазм, и Нора не могла вымолвить ни слова.

— Для одного вечера откровений достаточно, — резко бросила Руби. — Я иду к себе и собираюсь принять ванну.

Нора проводила дочь взглядом и тихо прошептала:

— Спокойной ночи.

Вернувшись к себе, Нора изловчилась закрыть дверь и перелезла на кровать. Затем сняла трубку и набрала номер Эрика. Он ответил после третьего гудка. Судя по голосу, он находился под действием обезболивающего.

— Алло?

— Привет, Эрик. — Она прислонилась к спинке кровати. — Ты говоришь так, будто вколол себе героин.

— Примерно так я себя и чувствую.