Летний Рыцарь

Я взял себе еще пиццы, вежливо поболтал с кем-то из «Альфы» и смылся из переполненной гостиной на лоджию, закрыв за собой скользящую остекленную дверь. Единственным источником света служил здесь фонарь на стоянке, так что большая часть лоджии пряталась в тени. Ночь надвигалась со всех сторон, но даже так здесь казалось не так угнетающе тесно, как в комнате.

Я смотрел, как Билли и другие ребята из «Альфы» усаживают Мёрфи в микроавтобус, и тот выруливает на улицу. Потом сделалось так тихо, как только возможно в Чикаго. Слышалось только шипение шин по асфальту, прерываемое время от времени сиренами, гудками, скрежетом тормозов, лязгом и стрекотом одинокого сверчка в одном из соседних домов.

Я поставил бумажную тарелку на деревянные перила, зажмурился и сделал глубокий вдох, пытаясь прояснить голову.

– Десять центов, чтобы узнать, о чем вы думаете, – произнес негромкий женский голос.

От неожиданности я едва не свалился с лоджии. Я задел рукой бумажную тарелку, и пицца шлепнулась на асфальт внизу. Я резко обернулся и увидел Мерил, сидевшую на табуретке в дальнем, темном углу лоджии. Собственно, все ее крупное тело виднелось только сгустком темноты, в котором поблескивали отраженным светом глаза. Она проследила взглядом мою падающую тарелку и вздохнула.

– Простите.

– Не за что, – возразил я. – Просто я сегодня немного того, нервный.

Она кивнула.

– Я слушала.

Я кивнул в ответ и снова уставился в темноту. Некоторое время она молчала.

– Это больно? – спросила она, наконец.

Я вяло помахал забинтованной рукой.

– Ну, есть немного.

– Не это, – сказала она. – Я имела в виду, видеть, как страдает твой друг.

Часть моих беспорядочно метавшихся мыслей сплелась в горячую злость.

– Что это за вопрос?

– Достаточно простой.

Я сердито припал к своей банке колы.

– Конечно, больно.

– Вы не такой, каким я вас себе представляла.

Я хмуро оглянулся на нее через плечо.

– О вас много чего рассказывают, мистер Дрезден.

– Все врут.

Она блеснула зубами.

– Не все из этого плохое.

– По большей части хорошее или по большей части плохое?

– Это смотря кто говорит. Большинство сидхе полагает, что вы – занятный смертный питомец Мэб. Вампиры считают, что вы псих, помешанный на мести и разрушении. Что-то вроде испанской инквизиции из одного человека. Большинство имеющих отношение к магии считает вас опасным, но не лишенным ума и заслуживающим уважения. Извращенцы считают вас громилой или пережитком старого. Нормальные считают вас уродом, пытающимся лишить людей честно заработанной наличности… кроме, пожалуй, Ларри Фаулера, который, возможно, снова хочет заполучить вас к себе на передачу.

Я все так же хмуро смотрел на нее.

– А вы как считаете?

– Я считаю, что вам не мешало бы постричься, – она поднесла к губам жестянку, и до меня донесся запах пива. – Билл обзвонил все больницы и морги. Никаких неизвестных с зелеными волосами.

– Я и не говорил, что наверняка будет. Кстати, я беседовал с Авророй. Она, похоже, обеспокоена.

– Еще бы. Она же старшая сестра всем и каждому. Считает, что обязана заботиться обо всем мире.

– Ей не все известно.

Мерил покачала головой и снова немного помолчала.

– На что это похоже – быть чародеем? – спросила она.

Я пожал плечами.

– По большей части это все равно, что чинить ремешки от часов. Чертовски трудно, и спроса никакого. А в остальное время…

Во мне снова начинали клубиться эмоции, угрожавшие выйти из-под контроля. Мерил терпеливо ждала.

– А в остальное время, – продолжал я, – это страшно как черт-те что. Ты начинаешь видеть всяких тварей в темноте, и только теперь до тебя доходит, что слова «неведение – благо» – не просто пустой звук. И еще, это… – я сжал кулаки, – это так, черт возьми, досадно… Ты видишь, как страдают люди. Невинные. Друзья. Я пытаюсь вмешаться, но чаще всего не понимаю, что, черт подери, происходит, пока кто-то уже не погиб. И что бы я ни делал – мне не удается помочь этим несчастным.

– Звучит не слишком радостно, – заметила Мерил.

Я пожал плечами.

– Не думаю, чтобы это слишком отличалось от того, через что приходится проходить другим. Просто зовется по-другому, – я допил колу и смял пустую банку. – А вы? На что похоже быть подкидышем?

Мерил покатала банку широкими ладонями.

– До подросткового возраста – ничего особенного. А потом начинаешь ощущать всякое.

– Что именно?

– По-разному, в зависимости от того, кто именно твой потусторонний родитель. Для меня это было – злость, голод. Я здорово прибавила в весе. Я начала выходить из себя по самому глупому поводу, – она сделала глоток. – И еще сила. Я росла на ферме. Мой старший брат перевернул трактор, и тот придавил его. Сломал ему бедро и загорелся. Я сорвала с него эту штуку, отшвырнула ее в сторону и отнесла его домой. Больше мили. Мне было двенадцать лет. На следующее утро волосы у меня сделались вот этого цвета.

– Тролль, – негромко произнес я.

Она кивнула.