Летний снег по склонам

Шухов схватился за мегафон, висевший на груди, чтоб в последнее мгновенье хлестнуть лебедочника Иванова словцом, посолоней волны. Но в тот самый момент, когда до головы Кононова не было и вершка, Иванов дал вира и сетка пошла вверх вместе с волной и понтоном. Она так и висела над головой понтонера, самую малость не задевая его. Так и поднялись вровень с бортом. И только тогда Кононов отскочил к корме понтона. Шухов видел, как округлились его глаза и побледнели щеки.

— Молодец, Иванов! — сказал он в мегафон и вытер мокрый лоб.

Кононова тоже есть за что похвалить: осилил испуг и уже принимал кирпич на понтон, провалившийся вниз вместе с волной. Потом к лебедочной стреле взлетела вторая сетка с кирпичом, потом ящики с тушенкой и овощами...

Ловкость тут нужна почище цирковой — судно валяет с борта на борт, груз под стрелой, как маятник, понтон — вроде качелей, и все это вихляние, прыганье и раскачивание надо устранить, урезонить и посадить сетку с грузом точно в нужное место.

Без счета видел Шухов погрузку. И каждую — как впервые, и не было даже одинакового движения стрелы, одинакового размаха троса, одинакового выражения лица у лебедочника. Только напряжение всегда одно — до предела. И у него взмокала спина и болели руки, хоть он лишь наблюдал, — так ярко жила память мышц, оставшаяся с тех времен, когда сам работал на лебедке.

Вот и все погрузили, полна «коробочка». Пора и ему собираться. Шухов скинул капюшон канадки, чтобы не мешал обзору, и уже двинулся к трапу, но задержался, постоял в нерешительности и, наклонив голову, заглянул в рубку — не будет ли каких распоряжений. Знал, что все распоряжения отданы и новых не ждал, а все-таки заглянул. Не для формы, а так, чтоб побыть секунду в тишине, в тепле, глянуть на тех, кто остается... Как уютно здесь, в рубке... И дымок сигаретный такой душистый. Шухов терпеть не мог табачного духа и всегда выговаривал курильщикам, а тут вдруг учуял сладость...

— К обеду ждем, — сказал ему командир, — не задерживайтесь.

— Баньку приготовьте. Главное — баньку, — скороговоркой попросил Шухов, зная, что в баню уже дали пар и баня готова, и эта его просьба — просто повод побыть лишнее мгновенье в рубке.

— Все будет, Семен Петрович! Ждем с победой! — ответил командир, и в голосе его слышался намек на то, что Шухов тянет.

Спустился по мокрому трапу, подошел к борту, где болтался на волне вельбот, подождал, когда он поднимется вровень с бортом, и прыгнул.

Моторист Крылов, с напряженным вниманием смотревший на Шухова, пока тот примерялся к прыжку, улыбнулся молчаливой своей улыбкой и нагнулся к кнехту — проверить трос от понтона.

Они много раз ходили вместе на рейдовую разгрузку и понимали друг друга без слов. Крылов был аккуратен, проверял и подлаживал на вельботе все до мелочей, чтобы идти со спокойной душой. И Шухов давно уже не осматривал вельбот перед выходом в океан. И Крылову нравилось, что тот, прыгнув с борта, не осматриваясь, ни о чем не спрашивая, встает к штурвалу, уверенный во всем. Была между ними еще одна ниточка, сближавшая их, располагавшая друг к другу, но о ней после, сейчас не до нее...

Понтонеры, одинаковые в своих красных спасательных жилетах, уже устроились вдоль пухлых бортов понтона. Один Кононов стоял на корме, проверяя напоследок, всё ли и все ли на месте.

Работа ладилась — начало было хорошим, поэтому верилось, что разгрузка сладится до конца.

Зачастил мотор. Шухов взялся за штурвал и приказал отдать концы. Отвалили удачно, понтон споро пошел за вельботом. Среди океанской зыби — медленных высоких валов — все сразу уменьшилось, сжалось. «Томь» быстро отдалилась и уже исчезала за волной и появлялась на гребне игрушечным корабликом. Вельбот и понтон крупинками покатились по спинам непомерных валов.

Там, впереди, тяжелой глыбой лежал остров. Когда вельбот поднимало волной, было видно, что черные скалы отделены от океана едва приметным галечным пляжем и белой полосой наката. И от одного взгляда на эту полосу пронизывала сырая неуютность.

Сколько раз проводил Шухов рейдовую разгрузку — не сосчитать, но привыкнуть к работе этой не мог, и спокойствия никогда не было, как бы гладко ни шло дело.

Вот стоит он у штурвала, уверенно, глыбисто — прирос ногами к вельботу, никакой силой не отдерешь, и лицо ого, собравшееся во взгляде, устремленном к острову, тоже уверенно, умудренно. В эти минуты не заметно даже, что Шухов курнос, что у него полнеющие щеки и рыжеватые брови, что похож он больше на сельского фельдшера или агронома. В эти минуты он — воплощение самого духа морской службы, пример выдержки и спокойствия. Молодым матросам от одного взгляда на него делается легче, и они смелей идут в океан.