Летний снег по склонам

Вынул форму, вторую, третью... Лицо охватил пряный, хлебный жар. Буханки поблескивали ровными шоколадными корочками. Пекарню распирало праздничным ароматом, и Костя знал, что сейчас даже через закрытую дверь хлебный мед просочился в коридор и течет по кораблю сладкой рекой, и ребятам в кубрике снится горячий хлеб, и командир, который всегда нес ночную вахту, втянул этот дух и ждет пробы.

Теперь самый торжественный, завершающий миг. Костя достает нож, кладет обжигающую руки буханку, разрезает вдоль и разваливает на ломти. Кусок из середины он вынимает и пробует: долго жует маленький комочек, смачивая слюной, валяя во рту так и сяк, и хочет придраться к чему-нибудь, и не может. И радостная уверенность наполняет его.

Затем он съедает весь кусок и начинает понимать, что страшно голоден — мог бы смять всю буханку. Да если б еще кружку компота... Но это потом.

Сейчас он достает плоскую тарелку, протирает, кладет в нее пробную половинку буханки, накрывает салфеткой, поправляет перед зеркальцем колпак, одной рукой одергивает куртку и выходит, неся тарелку перед собой. Он идет по пустому коридору так, словно коридор составлен из выстроившейся команды корабля.

По крутому трапу поднимается в ходовую рубку, докладывает командиру по форме, как положено. Командир строго его выслушивает, берет кусок хлеба, разламывает, жует и, не выдержав, улыбается.

— Молодец, Чувардин!

На этом кончается официальная часть. Командир угощает свежим хлебом вахтенного рулевого, радиометриста и самого Костю. Они едят и смотрят, как вырисовываются на кромке зари вулканы Курил, как из штормового моря восходит солнце и мир наполняется светом и живительным духом хлеба.

2

Тропы и дороги к тюменской нефти... Самая быстрая и прямая — по воздуху. Но посмотришь вниз, где поворачивается неохватный рыже-зеленый жернов болот, и ничего не остается от самолетного уюта...

Буровая на острове среди трясины. «Вот шест, — подает мастер, пригласивший прогуляться, — если провалитесь, пригодится...»

Мох по колено; колодцы черной воды; бороды лишайников, приросшие к худосочным сосенкам. Опираясь на шест, скачем по кочкам, прыгаем на рыжий островок — он прогибается, уходит из-под ног. Берег озера, вода вровень с берегами, дальние буровые отражаются в аспидной глади.

Чуть-чуть представляешь, как шли сюда первопроходцы, намечали, где тянуть лежневку. По их следу бревно к бревну укладывали на хляби, и протягивалась хоть и временная, но все ж твердая дорога. А шоссе тут строят так: вынимают торф до дна болота, получается траншея, в которую мог бы войти по крышу четырехэтажный дом, потом засыпают ее песком и уже поверху кладут бетонные плиты.

Кроме троп, лежневок и шоссе, нужна еще дорога поосновательней — железная. Видел ее начало — от Тюмени до Тобольска, и дальше прошел несколько километров по полотну, где рельсы еще не уложены. И мысленно рисовалась ее трасса на север, к Оби, где будет мост...

Слышал про этот мост и, едва добравшись до Сургута, на случайной машине махнул в поселок мостоотряда. Чистая беломошная тайга на песках. Порой кажется — между сосен — снег, так ярка белизна мхов, выстилающих невысокие увалы.

Палатки, вагончики, медово-желтые домики на поляне — старой гари, не заросшей лесом после древнего пожара. Осенние осины вспоминают его — листья, как пламя.