Летний снег по склонам

— Во добро, так добро! Сейчас на лодке за пастухами слётаю быстро. Обедать будем! Вино пить будем! Песни петь! До ночи долго. Вы в ночь поедетеэ.

Передал Рогову «кораблик» и запрыгал по камням к лодкам.

На обрыве у дома — смятение. Валентин Семенович топчется возле навеса, выпрашивает у Пети бинокль. Петя смотрит не отрываясь и, хотя ничего не видит, отдать не хочет.

Из дома выбежали дети и внуки Константина Кузьмича. Вышла, вытирая руки передником, жена его Фекла Тихоновна.

Лишь Наташа стоит на обрыве одна, глядит из-под ладони, и ветер относит ее красный сарафан.

Когда Иван Павлович поднялся по крутой тропке к избе, никого уже не было ни во дворе, ни на обрыве. Зато дома — карусель.

Фекла Тихоновна, которая обычно так тиха и незаметна, что даже при взгляде на нее не замечаешь, что она есть, сейчас как бы заполнила всю избу. Она везде: у печки, где что-то кипит и трещит; в чулане, откуда вынимаются припасы; в горнице, где убираются следы ночлежки. Она помогает Наташе переодевать детей, советует дочери достать новую кофточку, перебирает на полке посуду, посылает сыновей за дровами, сортирует гору продуктов, вываленных ветеринарами на стол (консервы не надо, шпиг не надо — их лучше взять в тундру; колбасу надо, сыр надо, конфеты надо, водку надо).

Иван Павлович открыл дверь, просунул кукан с рыбой, который нес перед собой, и не успел еще переступить порог, как рыба была брошена на кухонный стол и Фекла Тихоновна уже чистила и потрошила ее. Несколько мгновений — рыба присолена, сложена в миску, и к приходу пастухов будет готова лучшая из всех возможных закуска.

Одна Наташа тихонько сидит у окна, ничего не делая. Она ждет. Просто ждет. И никому не придет в голову попросить ее помочь в приготовлениях и уборке. Отрешенно смотрит она в окно. Она — сам праздник, к которому все еще только готовятся. Для нее он наступил. Она переоделась во что-то малиновое, зоревое, накинула на голову желтую шелковую шаль, и от этого низкая изба осветилась изнутри, точно жар-птицу внесли. На руках у Наташи малыш, у колена стоит другой. Они тоже застыли — не пикнут, не шевельнутся. Ждут.

И вот Наташа поднялась, взяла старшего сына за ручонку, пошла к двери.

Тогда Фекла Тихоновна сказала: «Приехали!» Карусель закрутилась вдвое быстрей, хотя, казалось, быстрей уже нельзя. Дочери, сыновья и невестка заметались по избе, как олени, бегущие от овода.

Едва Наташа прикрыла за собой дверь, все было готово к приему гостей, и все высыпали из избы вслед за Наташей.

Никого не удивило, почему Наташа угадала — «приехали». Ведь из окна не видно ни реки, через которую переправлялись оленеводы, ни калитки, к которой они должны подойти, ни двора, который они должны пересечь. Она была словно птица, чувствующая приближение радости. Почуяла и взметнулась навстречу. И никто не скажет, как она узнала, что радость рядом.

Наташа первая вышла к тропке. Там, внизу, уже поднимались по обрыву оленеводы.

Впереди Данила, за ним еще двое хантов и русский фельдшер. Данила, как увидел Наташу, на мгновенье задержал шаг. Со стороны не заметить, и сам он никому бы не высказал своего волнения. Но так уж вышло, что ноги сами словно бы оробели, а потом зашагали еще быстрей.

И Наташа не показала виду, что от радости потемнело в глазах и малыш на руках сделался вдруг нестерпимо тяжелым. Но она не шевельнулась. Только глаз не отрывала от Данилы, рассматривала его, узнавала каждую ниточку в одежде, каждую пуговку и ремешок.

Голова Данилы повязана бледно-зеленым с красной каймой платком, который прикрывает лоб, а концы плотно замотаны вокруг шеи — ни один комар не заберется. В платке, как в оправе, спокойное, четко прочерченное лицо с хваткими глазами. Не слишком раздвинутые скулы и узкий подбородок придают лицу Данилы стремительность.

Широкий пояс перетягивает гимнастерку. По старинному обычаю он сплошь покрыт узорчатыми латунными бляшками и ремешками, на которых болтаются медвежьи клыки (по одному клыку от каждого убитого медведя). Слева приторочен нож в деревянных ножнах, обшитых кожей. Такие ножи бывают только здесь, в тундре. Он узкий, как шило, и острый, как бритва. В особом кармашке хранится брусочек из черного уральского камня — точить нож. Есть на поясе связка кожаных веревочек и ремешков — на ходу починить оленью упряжь, стянуть нарты. Все есть в поясе.

На ногах у Данилы длинные, выше колена, кожаные чулки то ли сапожки. Они из белой замши, а спереди вшита полоса красной кожи, пропущенная до носка. На ступнях поверх сапожек надеты особые тапочки, скроенные из одного куска кожи, стянутого ремешком. Это тоборы, они плотно облегают ногу, придавая пастуху легкость и стремительность.