Летний снег по склонам

Не прошло и минуты, он поднял руку с леской. Из воды выскочили блесны.

— Хоп!

На дальних крючках прыгают три стальных хариуса. Константин Кузьмич подтягивает их к берегу. «Кораблик» как живой — нетерпеливо режет волну, норовит уйти обратно. Константин Кузьмич ловко снимает рыб и отпускает снасть.

Рыбы бьются на камнях. Константин Кузьмич роется в кармане, протягивает Ивану Павловичу кусок толстой лески с костяной перекладиной на конце. Тот продевает леску рыбам под жабры, бросает в воду; хариусы рвутся уйти в глубину и долго не могут смириться с куканом.

— Начало есть, ко́нца не будеэт, — говорит Константин Кузьмич, и голос его вздрагивает от радости.

— Дай мне половить, — не утерпел Рогов.

— Се́йчас... Не торопись... Рыбы хватеэт. Сей год рыбе добрый. На вершинеэ реки много мошкиных куко́лок. Олешкам плохо будеэт, людя́м плохо. — Константин Кузьмич засмеялся. — А рыба́м хорошо будеэт — маленьким корма много...

Константин Кузьмич не мог отказать другу в просьбе, но и снасть отдавать не хотелось — он чувствовал, как сразу огрузли поводки, едва «кораблик» отошел к середине. Поэтому и решил отвлечь Ивана Павловича разговором, чтоб протянуть время и вытащить еще пару заметов. Ход был ловкий.

— Вот как, на мошку урожай, говоришь! — оживился Иван Павлович. — Это как раз мне очень нужно. — И уже рассеянно смотрел на «кораблик», захваченный своей мыслью. — Понимаешь, Кузьмич, привез я новый препарат для борьбы с гнусом. Он и против овода должен действовать, и против комара. Это мы теперь же проверим. А вот мошку́ очень мне хочется дождаться. У нас стада как раз в очагах размножения мошки́... Очень удачно, что на нее нынче урожай. Надо бы и на мошку́ его попробовать...

Константин Кузьмич вытянул леску, снял рыб и снова отпустил «кораблик».

Рогов сажал хариусов на кукан, отмечая про себя, что рыба крупная и красивая, но мысль испытать новый препарат сверх замысла еще и против мошки́ совсем отвлекла его от ловли.

— Как с комаром в тундре?

— Ко́мар сильней сей год. Не ко́мар — орол. Олешкам нет покою.

— С него и начнем... А потом мошка... Попробуем бороться и с этой напастью. Надо им крылья пообрезать...

Константин Кузьмич оторвал взгляд от снасти и посмотрел на друга. Он хотел что-то сказать, но то ли не решался, то ли не находил слов. Иван Павлович заметил его смятение.

— Ты чего? Или мошку пожалел? Экий ты, Кузьмич. Все новое в тундре с тобой начинаем, и всегда ты с недоверием. Помнишь, как вакцинации боялся?..

— Вакцина́, вакцина́... — рассеянно повторил Константин Кузьмич. — Вакцина́ то сибирка... От сибирка, от ящур один вред, хальмер от них... Мошка, ко́мар — то другое. То не́ то. Сибирка убил — всем хорошо. Мошку убьеэщь, кома́ра убьешь — рыбе плохо. Рыбе хальмер придет. Хариуса детки любят куша́ть от мошки деток... этот маленький, черный...

— Личинка, — подсказал Рогов.

— Да, мошкина личинка́. Подрастет детка — куша́ть хочет комарий личинка — он поболе. А ты его убьешь. Хариус не станеэт. «Кораблик» в печку кинеэм.

Иван Павлович похлопал его по плечу и рассмеялся:

— Не бойся, брат, никакого хальмера рыбе не будет. Мы не дураки личинок уничтожать. Я привез препарат отпугивающий: опрыщем оленя, и ни одна пакость на него не сядет. По нашим подсчетам, одного опрыскивания хватит самое малое на сутки. Представляешь, целые сутки олени смогут отдохнуть, покормиться, не опасаясь ни комаров, ни оводов, ни мошки.

— О, ко́гда так — не страшно́. Ве́зи свою самогонку в тундру, — засмеялся Константин Кузьмич, подсек и вытащил одного, но очень крупного хариуса.

Так стояли они на мысе, и кукан становился все тяжелей, хотя лов сегодня был не настоящий. Константин Кузьмич сам считал сегодняшний лов забавой, потому что постоянно отвлекался от снасти. Сначала дожидался Ивана Павловича у кустов и забрасывал «кораблик» на месте, которое хариус навещает редко. Теперь они пришли в уловистое место, но Константин Кузьмич посматривает больше не на «кораблик», а на противоположный берег, куда вскоре должен прийти аргиш из тундры. Разве это лов!

Сегодня самое главное — аргиш.

Отсюда, с мыска, видно, как из дома постепенно вышли все, кто собирается ехать в тундру.

Первой из калитки к обрыву выплыла хантыйка Наташа. На ветру ярко зажегся ее сарафан. Наверное, далеко его видно. Муж ее, Данила, который едет с аргишем, должен заметить из-за реки, с последнего увала перед спуском в долину. Есть в этой женщине что-то сказочное, давнее. Только в тундре осталась еще такая одежда — длинная до пят, из красной ткани с синей полосой по подолу. А на голове желтый платок с багровыми цветами. Ветер относит сарафан и треплет, как старинную хоругвь, и взметывает, как пламя. А Наташа стоит, не шелохнется. Приложив к черным бровям ладонь, всматривается в заречную даль. И лицо спокойно, только иногда губы трогает едва заметная улыбка. И в этом изгибе ее губ собрано все ожидание, вся тоска и нетерпение, с которыми Наташа ждет мужа.