Лето

Один молодой человек из семьи гостей подходит и заглядывает через застекленные двери, становится прямо напротив одной и заглядывает внутрь сквозь отражение.

Тогда-то Дэниэл и видит свою сестру.

Разве?

Ханна?

Сама Ханна стоит там и заглядывает внутрь.

Так.

Это она.

Ее юная ипостась.

Копия ее юной ипостаси.

Она открывает застекленную дверь – да это же Ханна, господи боже, здесь в комнате, двенадцатилетняя, в мальчишеском облике.

Здравствуй, – говорит Дэниэл.

Привет, – говорит Ханна.

Где ты была все это время? – говорит он.

Пробки оказались сильнее, чем ожидалось, – говорит Ханна.

Но как же долго, – говорит Дэниэл. – Я думал, время совсем уж нас доконало.

Напротив, время и пространство связывают нас всех вместе, – говорит Ханна. – Делают нас частью общей картины. Если говорить о вселенной. Беда в том, что мы склонны считать себя отделенными. Но это иллюзия.

А, – говорит Дэниэл.

Я, конечно, цитирую Эйнштейна, – говорит Ханна. – Ну, перефразирую. Он сказал, единственная религия, которую люди способны иметь, состоит в освобождении от иллюзии о том, что мы, во-первых, отделены друг от друга, а во-вторых, отделены от вселенной, и мы сможем добиться душевного покоя, говорит он, только если попытаемся эту иллюзию преодолеть. Он написал это человеку, чей сын, которому было одиннадцать лет, недавно умер от полиомиелита. Понимаете, если бы сегодня было 12 февраля, то это в точности была бы семидесятая годовщина того дня, когда Эйнштейн отправил мужчине это письмо. Но подлинная годовщина наступит в эту среду. В точности.

А, – говорит Дэниэл.

Да, – говорит Ханна. – Вообще-то этот человек – человек, которому ответил Эйнштейн, – сделал много для того, чтобы спасти жизни многих детей в конце Второй мировой войны. Но он чувствовал себя виноватым, потому что не смог ничего сделать, чтобы спасти собственного ребенка, скончавшегося от болезни. Потому он написал Эйнштейну и попросил объяснить, в чем смысл, да и был ли смысл в том, чтобы невинный и способный ребенок умер и превратился лишь в горстку праха.

Никаких сомнений, – говорит Дэниэл. – Ты – это действительно ты.

Да, – говорит Ханна. – Я – это действительно я. А вы – это действительно вы. Но если следовать мысли Эйнштейна и сложить вместе вас, меня, время и пространство, то что в результате получится?

И она ждет, как ждала всегда, пока до Дэниэла наконец дойдет.

Что? Что получится? – говорит Дэниэл.

Получится, что вы и я – это не просто вы и я, – говорит Ханна. – Получится, что мы – это мы.

Вот сказка, помогающая аккуратненько прогнать время. Много лет тому и т. д. жил король, или лорд, или герцог, и была у него красавица-дочь, красивее век не сыщешь, с такой белой кожей и такими рыжими, и такими золотыми, и такими черными волосами, что и т. д. и много лет тому и т. д. его дочь украли и т. д.

Сегодня Ханна Глюк прочесывала кладбища небольших загородных поселков, каталась между ними с цветами на багажнике велосипеда, крутила педали, проезжая мимо могил, проверяя даты и запоминая имена тех, кто умер молодым.

Это хороший источник. Не абсолютно надежный, но свидетельства о рождении и смерти обычно заносятся в разные списки, нередко хранятся в разных ящиках стола или шкафа, порой даже, если повезет, в разных зданиях. Если повезет, если быстро перемещаться, то никто и не подумает сверить оба источника, если их вообще кто-то сверяет.

Это скоро изменится. Перемены – сама суть везения.

Но покамест все получается.

Ханна начала выезжать из того местечка или города, в котором проживает, главным образом в окрестные деревни. Хотя люди бывают подозрительнее. Или же склонны к этому – в небольших поселках.

Нет, скорее, когда люди замечают, как она переходит на кладбищах от одного надгробия к другому, то либо чертыхаются, либо любезничают. Это всегда интересно. Никогда нельзя сказать, в какую сторону их занесет.

«Кто ты такая, черт бы тебя побрал?»

«Вам помочь?»

Ханна Глюк готова и к тому и к другому.

Благодаря этой готовности Ханна Глюк – больше, чем Ханна Глюк. Сейчас она Адриенна Альбер, белошвейка. Адриенна Альбер умерла восемнадцати месяцев от роду, в Нанси, в 1920 году, от «испанки». Она похоронена здесь, в той же могиле, что и ее бабка, которая умерла от того же почти в то же время. Но, как бы там ни было, вот она, живая и дышащая, такая же теплая, как любой живой человек из плоти и крови, хоть и всего чуточку моложе, чем указано в ее документах, и сегодня она прочесывает кладбище, надеясь воскресить других таких же, как она сама, мертвецов.

Видишь имя и даты на надгробии.

Просишь молчаливого разрешения у покойника.

Склоняешь в память о нем голову.

Затем передаешь гостинцы, имена и даты тому человеку, которому нужна новая личность.