Лето

Еще Грейс не помнила, что в тот вечер в кинотеатре встала на авансцене и произнесла слова о том, как вспоминала лицо матери, так что вся постановка стала вращаться вокруг этих слов, придав спектаклю «Куда катился мир» подлинную глубину, которой он ранее не достигал. Публика встала и устроила им овацию, а затем вся труппа, ну почти, подошла к ней с блестящими глазами и крепко обняла ее, ведь произошло что-то подлинное, а на следующий день незнакомцы, жители города и приезжие, раз за разом останавливали ее на улице, чтобы поблагодарить, и глаза у них блестели так же, как блестели глаза у подошедшей к ней труппы накануне вечером.

«Ты словно в буквальном смысле стала другим человеком», – сказал в тот вечер Эд.

И что же тридцать лет спустя? Она забыла о том, как стала другим человеком, забыла навсегда. Еще она забыла, что один из тех, кто останавливал ее на улице на следующий день, оказался уэст-эндским агентом по подбору актеров, который взял ее за руку и сказал: «Вы так хорошо говорили о матерях вчера вечером, и вы так хорошо играли мать в «Зимней сказке», а у меня есть роль в будущей рекламе, которая как нельзя лучше бы вам подошла, так что, если хотите, позвоните по этому номеру и договоритесь о кинопробах».

Когда впоследствии Грейс пытается найти старую английскую церковь, которую посетила три десятилетия назад и смутно запомнила как особое место, то натыкается на массивный проволочный забор, похоже, ограждающий бóльшую часть территории.

Забор – в два ряда. Между ними – недавно заасфальтированная дорога. На внешнем заборе объявление:

ТЕРРИТОРИЯ

С ГОРДОСТЬЮ ОХРАНЯЕТСЯ

И КРУГЛОСУТОЧНО ПАТРУЛИРУЕТСЯ

«СА4А»

ВНИМАНИЕ!

ЗАБОР ПОД НАПРЯЖЕНИЕМ

ВЕДЕТСЯ ЗАПИСЬ

С КАМЕР ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЯ

ДЛЯ ПРЕДОТВРАЩЕНИЯ И ОБНАРУЖЕНИЯ

НЕЗАКОННОГО ПРОНИКНОВЕНИЯ

И ПРОТИВОПРАВНЫХ ДЕЙСТВИЙ

Грейс немного прошла вдоль этих заборов, все еще надеясь, что повернула не в ту сторону.

Встретив женщину, которая выгуливала замызганную собачонку, Грейс спросила, нет ли здесь поблизости церкви со старым кладбищем вокруг.

Женщина покачала головой.

Затем она сказала:

Может, вы имеете в виду Оружия?

Вполне возможно, – сказала Грейс.

Она заброшена, в смысле, упразднена. Как сказать? Распущена. Этим путем больше не пройдешь. А раньше можно было.

Почему такой высокий забор? – сказала Грейс. – Это тюрьма?

Государственное учреждение для людей, которым не место в нашей стране, – сказала женщина. – Но вы можете попасть на кладбище, если дадите крюку. Идите по дороге вон там в конце, вниз по глухому переулку и вверх по пешеходной улочке, в конце перейдите через поле и следуйте по тропинке вдоль утеса.

Грейс спросила женщину, которая наклонилась, чтобы собрать собачье дерьмо в пакет, сколько туда добираться.

Полчаса – максимум, – сказала женщина.

Затем женщина швырнула пакет с дерьмом, словно пытаясь перебросить его через забор. Пакет застрял в колючей проволоке наружного забора, порвался и повис

на ней.

Яблочко, – сказала женщина.

Грейс удивленно посмотрела на нее.

Она хотела спросить женщину, зачем она это сделала.

Затем решила, что правильнее – лучше – будет не встревать.

Повернулась и зашагала обратно тем же путем, каким пришла.

Она направилась к побережью.

Британия ставила нынче в тупик.

Может, Яблочко – кличка собаки этой женщины?

Или женщина имела в виду, что попала в яблочко, швырнув собачье дерьмо в колючую проволоку? Как ребята зашвыривают кроссовки на линии электропередачи?

Ну и она это сделала, потому что не любит иммигрантов?

Или не любит «СА4А»?

Она это сделала шутки ради? С бухты-барахты?

Выглядела женщина прилично.

Забыть об этом.

Грейс и забыла.

Смотрите, как она шагает по размывающемуся краю восточной Англии, одновременно в будущем, настоящем и прошлом. Она не сходила с новой тропинки и держалась подальше от опасного края, как велели все таблички. Тем временем другие куски из спектакля по Диккенсу, с которым они тогда гастролировали, поднимались полностью оформленными из тех закутков ее памяти, где были когда-то похоронены.

«Могу ли я сказать о ее лице, – изменившемся, насколько я помню, исчезнувшем, насколько я знаю, – что его больше нет, если оно возникает здесь предо мною в эту минуту, так же отчетливо, как и любое лицо, на которое я бы решила взглянуть на многолюдной улице?»

Грейс совершенно не помнит, как стояла на эстраде кинотеатра, в темноте и на свету, и говорила эти слова, которые Дэвид Копперфильд говорит о своей покойной матери.

Но в тот вечер, когда канувшее в Лету лицо ее собственной матери спроецировалось в памяти Грейс, пока она говорила эти слова, случилось так, что некоторые зрители расплакались, проникнутые ярким, живым возвращением в их душу того, что они считали утраченным и забытым.

Она не помнила.

Когда слова из прошлого отступили и она зашагала дальше, Грейс задумалась об отношениях между людьми.

Чего люди хотят друг от друга?

Чего хотели ее мать и отец и чего у них вовсе не получилось?

Чего она хотела от Джеффа?

Чего она вообще хотела от себя или для себя?

Что дала ему Эшли и чего не дала или не могла дать Грейс?