Лето, бабушка и я

Бабушкин Бог перешел ко мне, хотя я Его и не просила об этом. Он меня страшно утомляет своими придирками, спрашивая каждый раз об одном и том же, и мне очень хочется Его отвлечь и добиться хотя бы раз полного одобрения, но Он ни разу даже не улыбнулся.

Нет, вру: пару раз улыбался — когда мне приносили показать моих новорожденных мальчиков после отхода от наркоза.

И все? И все.

Дальше Он опять хмурит брови и не одобряет моей жизни, считая, что я транжирю Его драгоценные дары, и если я не подтянусь и не раскаюсь, то дети мне покажут, в чем я была виновата.

Богу все равно, на каком языке я с Ним разговариваю.

Богу все равно, каким я Его себе представляю.

Богу все равно, какую музыку я Ему посвящаю.

Он одобряет зажигание свечей — не потому, что Ему от этого личная выгода, а потому что от свечей я невольно исполняюсь благодати.

Он не обижается, если я обижаюсь — хотя и считается, что на Него обижаться тяжкий грех.

Он обижается, если я обижаюсь вообще на что-нибудь: глупее ничего нет, по Его разумению.

Ему не понравится и это — что я тут пишу.

Он мне дал при рождении летучую серебристую сферу и справедливо хочет, чтобы я ее не покоцала своими грубыми движениями, потому что когда наступит время ее возвращать — Он может и не принять вот это пожухлое нечто, со сбившейся орбитой верчения, цвета обратной стороны Луны и ноздреватой поверхностью.

Да, говорит Он, да, мы так не договаривались, восстанавливай как хочешь, верни как было: долги надо возвращать — Я же процентов не прошу.

Вот сейчас снег идет.

Мелкий такой, даже не падает, а летит по воздуху.

Посмотри в окно.

Ты чувствуешь, как теплеют бока у серебристого шарика?