Лето без каникул

— Дом стоял заколоченный, отец погиб на фронте, мать умерла… Сорвал я с дверей доску, шагнул через порог и потрогал рукой шершавые избяные венцы. А они, ну не поверите, почудились мне теплые. Погладил печь — здравствуй, матушка, а давненько тебя не топили. И вроде как запахло свежим ржаным хлебом. И заскрипели половицы — где же ты, хозяин, был? А я брожу по дому из зимней горницы в сени, из сеней в летнюю и дому своему говорю: здорово, дружище, теперь мы с тобой заживем. Где надо, подправим, где надо — подкрасим, а вокруг тебя сад разведем.

— Э, да ты, Игнат Романович, настоящий приусадебщик! — рассмеялся Русаков. — Какую поэзию вокруг дома развел.

— Приусадебщики, они поэзией не занимаются. Им бы с дома да с огорода побольше денег взять. А для меня дом — жилище мое, зачем же его попирать? Думаешь, Иван Трофимович, от этого польза колхозу? Человек живет землей, а ведь без воздуха, какой он житель земли? Так вот и свой дом и колхоз для меня — одно единое. Отними дом — нет колхоза, отними колхоз — нет дома. И не обедняй ты меня. Через свой дом я вхожу в колхоз. А кому свой дом не мил, и колхоз тому не нужен. Ты ему покажи рубль — он свой дом спалит.

Игорь сидел насупленный, не принимал участия в разговоре. Совсем неинтересны ему рассуждения о доме, усадьбе и колхозном поле. А Игнат продолжал:

— За эти годы я, Иван Трофимович, всякого наслушался о колхозах. И землю-то они запустили, и от этих колхозов в мужицкой душе сорняк пошел, ну, в общем, и то плохо в колхозах, и это никуда не годится. Чего греха таить, и я, бывало, грешным делом, уши распускал, головой кивал, языком поддакивал: истинная правда, истинная правда! А истинной правды не видел, пока не попала мне в руки книжка — ни конца ни начала, истрепанная, чья, неизвестно. И, видать, писана в первые годы революции. И поди ж ты, через нее я сразу уразумел истинную правду. А в чем она, слушай. Кем была наша Россия до первой германской войны? Наипервейшим купцом по хлебной части чуть ни во всех странах мира. Недаром звалась — Россия хлебная! Одним словом, житница. Верно было напечатано?

— Да, житница… — подтвердил Русаков.

— Так вот, эта житница через два с половиной года войны с немцами без хлеба свои города оставила… Не спасли ни середняцкие, ни кулацкие, ни помещичьи хозяйства. И знаешь, Иван Трофимович, много ли под немцем к Февральской революции нашей земли оказалось? Да чепуха. И вот тогда я подумал о наших разруганных и кем только не клеванных колхозах. Кто индустрию нашу построил? Колхозы! Кто новые города поднял — опять же колхозы. А кто кормил хлебом и всю армию и весь народ во время войны с фашистами — те же колхозы! И хватило хлеба — у эдаких, таких-рассяких колхозов. Всю страну не то что на ноги поставили, но и намного превзошли то, что было до войны… Вот это и есть истинная правда о колхозах. Они, Иван Трофимович, всему начало в нашей жизни. И пока на этом корне стоим — никому нас не одолеть.

Игорь не заметил, как Игнат овладел всем его вниманием. Он сидел, слушал, пораженный словами тракториста. Собственно говоря, и раньше он знал, что перед Февральской революцией в Питере и других городах уже не хватало хлеба. Знал он и то, что через много лет колхозы помогли выиграть битву с фашизмом. Но рядом он никогда не ставил эти два факта, и они теперь прозвучали для него как великая правда нашей жизни. Так вот во имя чего он вступит в колхоз! Он был взволнован своим открытием и возбужденно поднялся из-за стола.

— Ты куда, Игорь? — спросил Игнат. — Посиди еще.

— Не могу, Игнат Романович… Обещал к Андрею на переправу. — А сам подумал: «Надо проверить, кто еще не вернулся из города». И посмотрел на часы. Скоро одиннадцать, прошел последний автобус.

Игорь направился к переправе. Кто на пароме — Ферапонт или Андрей? Ну конечно, Андрей! А Ферапонт, наверное, спит без задних ног, забыв обо всем на свете и предоставив своему сменщику работать на переправе с раннего утра до ночного отбоя. Паром стоял у причала. Андрей вглядывался в противоположный берег реки, словно ожидая кого-то.

— Многих нет? — спросил Игорь.

— Игнашова, Нины и Рюмахина.

— Еще могут приехать на какой-нибудь попутке.

Они присели на боковую перекладину. Паром слегка покачивало на легкой речной зыби, волны от борта накатывались на отмель, и в ночи побрякивали у мостков лодочные цепи, словно где-то в кустах переговаривались между собой ночные птицы. Над рекой поднимался туман, он затянул противоположный берег. Андрей, приставив к щеке ладонь, громко закричал:

— Эй, эй, кто ждет переправу?

Никто не ответил. Так они прождали до полуночи. Игорь поежился. Давал себя чувствовать ночной холодок. Ну что ж, пора домой. Посмотрим, что будет утром.

— Я останусь здесь, — сказал Андрей.

— Какой толк?

— А вдруг Нина приедет? Не ночевать же ей на улице.

— Теперь уж не приедет.

— Не приедет, так придет. А нет — пойду навстречу.

— Ты с ума сошел!