Лето длиною в ночь

…Многолюдная служба кончилась, и владимирцы, натягивая шапки и переговариваясь, потянулись из храма по домам. А он всё сидел. Время шло, старилось, неумолимо двигалось к роковой черте… Если бы он умел его удержать… если бы он был повелителем времени !

Но он всего лишь мальчишка…

Долбиться в дверь было бессмысленно – он уже себе все кулаки отдубасил, орать – тоже… Тянулся длинный летний вечер.

…Нападут на город днём. Ленивым, сонным, жарким июльским полднем. Это будет завтра.

Впереди были ещё целая ночь, и – утро… Неужели всё это время он, как дурак, просидит здесь?! И ничего-ничего не сможет изменить?!

Он прижался щекой к щели, пытаясь разглядеть получше, что происходит снаружи и вдруг в толпе людей увидел знакомое девичье лицо.

Аксинья! Вытянулась, повзрослела. Надежда вспыхнула и – погасла… Звать-то её бессмысленно – она же глухая, всё равно не услышит…

Девочка, меж тем, пошла – как всегда! – поперёк людского потока. И – как раз к нему!

Остановилась в двух метрах от щели, и стояла, переминаясь с ноги на ногу и рассматривала что-то наверху, там, над головой. Глебу были видны только её худые босые ноги и жалобное кошачье мявканье. На кошку какую загляделась, что ли?

Он просунул в щель ладонь и помахал, как смог. Не видит. Всё наверх куда-то смотрит.

Глеб втащил руку обратно. Стоял, лихорадочно соображая, ладонью машинально потирая содранный и заклеенный ещё дома лейкопластырем локоть. И тут его осенило.

Он безжалостно, одним рывком сорвал лейкопластырь, не обращая внимания на то, что по локтю тут же поползла мокрая тёплая струйка, скрутил пластырь в тугой твёрдый комок, сложил пальцы колечком, как для щелчка, прицелился. И – виртуозно запулил комок сквозь щель – прямо ей в лодыжку попал! Чпяк!

Она почесала ногу, потом присела, долго вертела комок пластыря в руках, наконец, встала и… Ох, куда же ты, дурёха!

Пропали из вида Аксюткины босые ноги… Ушла?!!

Глеб чуть не завыл от досады.

Но тут на щель надвинулась какая-то тень. В каморке стало темно.

Глеб тоже приник к щели и разглядел любопытный блестящий Аксюткин глаз. Он тут же понял, что ей внутри его узилища ничего не видать. Это снаружи светло. А тут – полумрак, ничего не разберёшь.

Тогда он осторожно протиснул в щель свою ладонь, сложил пальцы «собачкой», и помахал мизинцем так, будто собачка лает, открывая рот. Или пасть, что там у неё, не важно.

Сердце билось. Вспомнит ли? Узнает ли??? Столько времени прошло…

Он почувствовал робкое, ласковое прикосновение тонких девичьих пальцев – девочка осторожно погладила «собачку».

– Вспомнила! Поняла! – обрадовался Глеб.

Тут Аксинья порывисто стиснула его ладонь, потом выпустила руку и… исчезла.

Жив, жив, курилка!

Солнце село. В затворе стало совсем темно. Утомлённый ожиданием и неизвестностью, Глеб задремал.

Проснулся он от негромкого металлического позвякиванья. Кто-то, шёпотом поругиваясь, ковырялся в замке.

– Эй, кто тут?

– Это я, Прохор!

– Прошка? Ты??? – Глеб аж поперхнулся на радостях, закашлялся. – Ты как здесь? Слушай, выбраться бы мне отсюда! И поскорее! Тут такое готовится…

– Тихо, не гомони. Поскорее – никак. Хитрый замок-то попался.

Скрежет на какое-то время стих. Глеб прислонился к двери, прислушался. Тишина.

Вдруг прямо в ухо ему щёлкнуло и дверь, оглушительно скрипнув давно несмазаными петлями, распахнулась. Глеб вывалился из своей тюрьмы и пребольно ткнулся носом в ключицу какому-то плечистому детине. Охнул, поднял голову – так это ж Прошка!

Отрывисто и зло залаяла собака. Удивляться было некогда.

– Быстрее! – Прошка схватил Глеба за руку и потащил со двора.

* * *

Вокруг была волшебная светлая летняя ночь. Сухая, нагретая за день дорожная пыль отдавала тепло. Мерцали дальние зарницы.

Прошка привёл Глеба в кузницу. Они тихо вошли внутрь, проскользнув сквозь приоткрытую щель больших деревянных ворот. Спотыкаясь в темноте о куски железа, пробрались в угол. Глеб устроился на одном из деревянных чурбаков. Прошка на ощупь нашарил в темноте огниво, и принялся ловкими, привычными движениями ударять кремнём о железное кресало.

Глеб ждал молча. Искры летели на трут, потом от них разгорелся мерцающий огонёк на конце длинной сухой щепы, и Глеб с каким-то стыдом и сожалением подумал, что так и не выучился толком пользоваться этим нехитрым инвентарём.

Прохор тем временем закрыл трутницу, вставил трещащую лучину в светец, вбитый в стену. Огненные искры с шипением падали в деревянную лохань с водой.

– Спасибо, друг, выручил, – сказал Прошке Глеб, глядя на лицо возмужавшего приятеля сквозь красноватый дым. – Так бы сидеть мне там до самого… – хотел сказать «набега», да сразу не выговорилось, – до завтра…

Прошка только улыбнулся во весь свой щербатый рот.