Лето Господне

Так нас и не утешил. Покормили мы его пшенной кашей и уложили почивать на стружки. А меня опять Горкин сенями проводил. Долго не мог я заснуть, страшного все Бушуя слушал и боялся: ну-ка, сон мне какой привидится ужасный и откроются мне пути! Слушал, думал – да и заснул. И сна не видал, во укрепление. А утром и говорят: папашенька-то веселый встал и попросил яичко! Я поглядел на иконку Целителя и стал горячо молиться.

Горькие дни

Денька два отцу было лучше, даже обедал с нами, но кушал мало и сидел скучный, подперев рукой голову. Все мы сидели притаившись, боялись и смотреть на него. А он поглядит на нас и скучно так покачает головой. Марьюшка мне шепнула, когда я сказал, какой скучный папашенька: «Как же ему, голубчику, не скучать… жалко сироток-то».

А на третий день и не выходил, и совсем с нами больше не обедал. В доме стало совсем скучно, а к ночи поднималась суматоха, кричали: «Таз скорей, тошнится!» В кухне кололи лед и несли в мисочке в кабинет – Клин велел лед глотать. И на голову лед клали. Из аптеки приносили пузырьки с микстурой и порошки в красивых коробочках. Мы следили, когда кончатся порошки, ссорились за коробочки.

Только, бывало, заиграешься, змей запустишь с крыши или пойдем с Горкиным чистяков проведать на чердаке, – и вспомнишь, что отец болен. Он любил смотреть из верхних сеней, как кружатся наши чистяки, блестят на солнце. Приходим раз на чердак, а любимый наш турманок Катышок нахохлился чего-то на насесте. Тронули его за головку, а он – кувырк, и помер, ни с того ни с сего. А потом и другие стали помирать, мор напал. Горкин сказал: «Что уж, одно уж к одному», – и махнул рукой. И стал глаза вытирать платочком. Я понял, что не по голубям он плачет, и спрашиваю:

– А почему же Целитель не помог, а?.. ведь он все может?.. ногу вон заживил купцу-то, говорил ты?.. может он папашеньку исцелить?..

– Целитель все может, ежели Господь соизволит. Да вот нету, стало быть, воли Божией… и надо покоряться. Ему, Милосердному, видней.

– А мы… сиротки останемся?.. Марьюшка говорила… жалеет папашенька нас, сироток. И Маша говорила… заплакал раз в кабинете, про нас спросил, не плачем ли. Богу ведь тоже сироток жалко, а? Я каждый день два раза за папашеньку молюсь… детская-то молитва доходчива, ты же говорил!..

Горкин даже рассерчал на меня, глаза вострые у него такие стали:

– Говорил-говорил… а ты понимай, что говорил! Все Целителя призывают, все Богу молятся… что ж, так вот и не помирать никому?..

– А пусть старые помирают, совсем расстарые… старей тебя! А папашенька совсем молодой, молодчик… все говорят. Женихом даже портниха «мордашечка» назвала! И куча детей у нас!..

Я даже топнул на Горкина. Он на меня погрозился и сказал шепотком, озираючись, будто нас кто услышать может, и глаза у него испуганные стали:

– И не смей на Господа роптать! счумел ты, глупый?.. Ишь, резонт какой, нельзя молодым помирать! Господь знает, кому когда помереть, Его святая воля. Чего вон странный человек сказывал намедни, как Целителя принимали? Младенчика взял от родителев, горше чтобы им не было. Да ты и меня-то запутал… папашенька, может, еще и выздоровеет, а мы его хороним…

– А чего ты все плачешь, я-то вижу?.. как про папашеньку, ты и плачешь. Ты, может, чего чуешь? И как Бушуй завоет, все боишься. А сон-то видал, про крестик?.. про Мартына-то покойника говорил. Ушли они с папашенькой, а Василь Василич: «Как нам теперь, без хозяина-то?» – я все помню. – И не мог больше говорить, страшно стало. – И все цветы у нас расцвели… и «страшный змеиный цвет»!..

А он уже распустился. Все со страхом смотрели на него, какое синее жало из пасти свесилось, острое, тонкое, вот ужалит. И горьким миндалем будто отдает… – «горько будет»!

– Молиться надо, вот что, – говорит Горкин и крестится. – Так вот и молись: «Господи милосливый, да будет воля Твоя… нам, сиротам, на утешение воздвигни папашеньку от одра болезни». И как Господь даст – так и покорись. А чего от меня слыхал… все вон в памятку себе метишь… – ни-кому не сказывай, не надо расстраивать до времени.

Так и не успокоил. Глядим – и последняя кувырнулась, любимица наша Галочка. А совсем недавно как весело-то вертелась в небе!..

Весь вечер скучный я был и в «извощиков» не играл с Колей, на грифельной доске которые по числам крутятся, – сказал, голова болит.

Привозили Царицу Небесную Иверскую, все комнаты святили и калачиков с ситничками нищим раздавали, чтобы лучше молились за болящего. Курили уксусом с мяткой: больного выдвигали на диван в залу и окуривали густо кабинет. Приносили от Казанской Спасителя и Матушку Казанскую. Приглашали с Никольской чудотворную икону Николая Чудотворца. Бедные и убогие приносили пузыречки маслица от мощей, монашки привозили Артос – принять натощак кусочек. И не было отцу лучше. Каждый день приезжал Клин, а через день доктор Хандриков. Этот был веселей Клина, шутил, говорил отцу:

– И вы помогайте нам, говорите себе: «Хочу выздороветь!» – и пойдет на лад.

Отец и сказал ему: