Лето Господне

Еще мы видим жирного богача, в золотых одеждах и в бархате, за богатой трапезой, где жареный телец, и золотые сосуды-кувшины с питиями, и большие хлебы, и под столом псы глотают куски тельца; а на пороге лежит на одной ноге убогий Лазарь, весь в болячках, и подбирает крошки, а псы облизывают его. Монах говорит нам, что так утешается в сей жизни немилостивый богач, и вот что уготовано ему на том свете!

И видим: стоит он в геенне-прорве и высовывает кверху единый перст, а высоко-высоко, у старого Авраама[103] на коленях, под розанами и яблочками, пирует у речки Лазарь в блистающих одеждах, и ангелы подносят ему блюда и напитки.

— «Лазарь-Лазарь, омочи хоть единый перст и прохлади язык мой!» — взывает немилостивый богач из пламени, — рассказывает монах, — но Лазарь не слышит и утешается… не может суда Божьего преступить.

В соборе Троицы мы молимся на старенькую ризу Преподобного, простую, синюю, без золотца, и на деревянную ложечку его за стеклышком у мощей. Я спрашиваю: а где же келейка? Но никто не знает.

Лезем на колокольню. Высота-а — кружится голова. Кругом, куда ни глянешь, только боры и видно. Говорят, что там и теперь медведи; водятся и отшельники. Внизу люди кажутся мошками, а собор Преподобного совсем игрушечный. Под нами летают ласточки, падают на кресты. Горкин стучит пятачком по колоколу — гул такой! Говорят, как начнут звонить, рот надо разевать, а то голову разорвет от духа, такое шевеленье будет.

Отец просфорник выдает нам корзину с просфорами:

— Бог милости прислал! По леестрику все вписали и вынули… Благослови вас Преподобный за ваше усердие.

Саня-заика упрашивает нас зайти в квасную, холодненького выпить, — такого нигде не делают:

— На… на-на… ме-местниковский ква-ква… сок! Отец Вла-а-сий благословил по-по-потчевать вас.

Сам отец квасник подносит нам деревянный ковшик с пенящимся розоватым квасом. Мы выпиваем много, ковшиков пять, не можем нахвалиться: не то малинкой, не то розаном отзывается и сладкий-сладкий. Горкин низко кланяется отцу кваснику — и отец квасник тоже низко кланяется — и говорит:

— Пили мы надысь в Мытищах у Соломяткина ца-рский квас… каким царя угощали, от старины… хорош квасок! А ваш квас, батюшка… в раю такой квас праведники пить будут… райский прямо!

— Благодарствуйте, очень рады, что понравился наш квасок… — говорит квасник и кланяется низконизко. — А в раю, Господь кому приведет, Господень квасок пить будут… пиво новое — радость вкушать Господню, от лицезрения Его. А квасы здесь останутся.

Федя несет тяжелую корзину с просфорами, скрипит корзина.

Катим в Вифанию на тройке, коляска звенит-гремит. Горкин с Домной Панферовной на главном месте, я у них на коленях, на передней скамеечке Антипушка с Анютой, а Федя с извощиком на козлах. Едем в березах, кругом благодать Господня — богатые луга с цветами, такие-то крупные ромашки и колокольчики! Просим извощика остановиться: надо нарвать цветочков. Он говорит:

— Ну что ж, можно дитёв потешить. — И припускает к траве лошадок. — И лошадок повеселим. Сено тут преподобное, с него каждая лошадка крепнет… Монахи как бы не увидали только!

Все радуются: трава-то какая сильная. И цветы по-особенному пахнут. Я нюхаю цветочки — священным пахнут.

В Вифанском монастыре, в церкви, — гора Фавор! Стоит вместо иконостаса[104], а на ней — Преображение Господне. Всходим по лесенке и смотрим: пасутся игрушечные овечки, течет голубой ручеек в камушках, зайчик сидит во мху, тоже игрушечный, на кусточках ягоды и розы — такое чудо! А в горе — Лазарев гроб-пещера.

Смотрим гроб Преподобного, из сосны, — Горкин признал по дереву.

Монах говорит:

— Не грызите смотрите! Потому и в укрытии содержим, а то бы начисто источили. — И открывает дверцу, за которой я вижу гроб. — А приложиться можно, зубами не трожьте только!

Горкин наклоняет меня и шепчет:

— Зубками поточи маленько… не бойся. Угодник с тебя не взыщет.

Но я боюсь, стукаюсь только зубками.

Домна Панферовна после и говорит:

— Прости, батюшка Преподобный Сергий… угрызла, с занозцу будет. — И показывает в платочек: так, с занозцу.

И Горкин тоже хотел угрызть, да нечем, зубы шатаются. Обещала ему Домна Панферовна половинку дать, в крестик вправить. Горкин благодарит и обещается отказать мне святыньку, когда помрет.

Едем прудами, по плотине, на пещерки к Черниговской — благословиться у батюшки Варнавы.

Горкин и говорит:

— Сказал я батюшке, больно ты мастер молитвы петь. Может, пропеть скажет… получше пропой смотри.

А мне и без того страшно — увидеть святого человека! Все думаю: душеньку мою чует, все-то грехи узнает.

Тишина святая, кукушку слышно. Анюта жмется и шепчет мне:

— Семитку со свечек утаила у бабушки… Он-то узнает ну-ка?

Я говорю Анюте:

— Узнает беспременно, святой человек… отдай лучше бабушке, от греха.

Она вынимает из кармашка комочек моха — сорвала на горе Фавор! — подсолнушки и ясную в них семитку и сует бабушке, когда мы слезаем с пещерок; губы у ней дрожат, и она говорит чуть слышно:

— Вот… смотрю — семитка от свечек замоталась…

Домна Панферовна — шлеп ее!

— Знаю, как замоталась!.. Скажу вот батюшке, он те!..