Лето Господне. Повести

По приглашению Буниных Шмелевы выехали на отдых и лечение за границу. Выехали налегке (после Шмелев очень горевал, что, собираясь в отъезд, не взял с собой ни одной иконы, особенно жалел о «Троице» – отцовском благословении). Собирались лечиться и – вернуться туда, где мог находиться их сын. Но узнали, что с сыном сталось – и не вернулись. Ни забыть, ни простить происшедшего Шмелев так и не смог. Но, ненавидя и проклиная красную власть, он никогда, ни единым словом не упрекнул ни Россию, ни русский народ.

В Крыму Иван Сергеевич почти не писал. В самом начале, в Алуште, появилась «Неупиваемая Чаша», работа над которой стала для потрясенного происходящим писателя своего рода убежищем. Он вспоминал потом, что написалась «Чаша» – «…случайно. Без огня – фитили из тряпок на постном масле, в комнате было холодно +5–6. Руки немели. Ни одной книги под рукой, только Евангелие. Как-то неожиданно написалось. Тяжелое было время. Должно быть, н а д о было как-то покрыть эту тяжесть. Бог помог».

«Неупиваемая Чаша», которая позднее своей «чистотой и грустью красоты» восхищала Томаса Манна, подвела черту под российским периодом творчества Шмелева и обозначила то новое, чем оно отныне должно было отличаться. Сюжетно и жанрово тяготея к П.И. Мельникову-Печерскому и особенно к Н.С. Лескову с его «Запечатленным ангелом», повесть обозначила принадлежность к литературно-сказовой традиции, которой Шмелев с этих пор не изменял, а кроме того, указала будущую его главную тему – художественное исследование православного мировоззрения, пронизывающее все составные части повествования – его сюжет, фабулу, композицию и тип сознания героев. С «Неупиваемой Чашей» в творчество Шмелева вошли глубокий трагизм и эпичность. И была эта книга творением человека, вновь обретшего Бога.

Во Франции началась другая литература. Шмелев как-то сразу «записал» новым стилем, в котором нашлось место и его собственным, шмелевским разговорным интонациям, и накопленному в России словарному богатству и редкому лексическому чутью. Это был совершенно оригинальный и одновременно очень узнаваемый стиль. Как писал А.И. Куприн, «его узнаешь сразу, по первым строкам, как узнаешь любимого человека издали, по тембру голоса. Вот почему Шмелев останется навсегда вне подражания и имитации».

В Грасе у Буниных он заканчивал эпопею «Солнце Мертвых» (1923), книгу о пережитом в Крыму, одну из самых страшных книг, пользуясь выражением А.В. Амфитеатрова, написанных на русском языке.

Эта книга принесла Шмелеву европейскую известность. Его выдвинули на Нобелевскую премию (которую потом вручили все же И.А. Бунину). Он получил множество восторженных отзывов от европейских литераторов и сразу и навсегда занял значительное место не только в эмигрантской, но и в мировой литературе, как автор, творчество которого «выходя из рамок национальной литературы, обрело общечеловеческое значение» (Р. Киплинг).

Вместе с тем слава не доставила писателю никаких особенных житейских благ. Он не разбогател во Франции, не почил на лаврах, не успокоился душой. Было, конечно, и хорошее – сердечная дружба с семьями генерала А.И. Деникина и философа И.А. Ильина, прекрасная природа, иногда даже чем-то напоминавшая русскую, восторженная и трогательная любовь читателей, многие из которых впоследствии буквально «кормили» Шмелева, присылая ему в годы войны продуктовые посылки, и, конечно, слали теплые и трогающие письма. Была даже почти отцовская привязанность к внучатому племяннику жены – маленькому Иву Жантийому (которому Шмелев в «Лете Господнем» рассказал про русское Рождество).

И все же больше было тяжелого труда (особенно тяжелого, потому что писатель постоянно болел), скудного достатка, постоянных скитаний с квартиры на квартиру, в поисках угла то более дешевого, то спокойного, а главное – непреходящей душевной тоски. «Все чужое, все чужое», – то и дело повторял Шмелев.

Вновь и вновь проживая случившееся, он работал над «Няней из Москвы» (с 1926 по 1933 г., опубликована впервые в 1935 г.). Шмелев писал К.В. Деникиной: «Наши интеллигенты, пожалуй, покрутят носом от этого рассказа няньки. А ведь надо, чтобы массовый человек высказался обо всем, народный человек. Так что этот роман – как бы своего рода «Человек из ресторана», от малых сих, народ. Ну, и судит от своей правды – пусть нутряной, подоплечной. И су…дит… го…спод!».

В трагедии семьи Вышгородских и подобных им интеллигентов Шмелев в опосредованном виде отразил, в общем-то, и свой путь, и судьбу своей души: от утраты Бога и обожествления самовластного разума и человеческой воли, через посланные революцией страдания к раскаянию и новой Вере, а вместе с ней и к новому духовному смыслу.

Дорога страданий и изгнания, которую приходится пройти героям, превращается в символический путь освобождения от ложных кумиров, путь к самим себе, к нравственному возрождению, пониманию глубинного смысла происшедшей катастрофы и – к очищению души, без чего невозможно и грядущее возрождение России.