Лето летающих

Больше всего надсаживалась галёрка — там, наверно, были те зареченские чихатели и чертыхатели, которых Святогор потревожил дымом…

* * *

— Нет, это очень здоровые! — говорит Костя. — Надо поменьше.

И вот уже внизу афиши, в анонсе на следующий день, мы находим:

ЧЕМПИОН РИГИ АВГУСТ МИКУЛ (5 пудов)

ЧЕМПИОН ШВЕЦИИ ЖОРЖ ИВАРИ (4 1/2 пуда).

Мы останавливаемся на чемпионе Швеции, как на самом лёгком по весу. Мы его, конечно, помним: его «свечки» всегда приводили в восторг публику… Одна лопатка уже прижата к ковру, дожимают другую, вот-вот сейчас… И вдруг тонкий, стройный Ивари взвивается — взвивается, стоя на голове, вращаясь, как веретено. И уже нет его, уже выскользнул из зажима!

21. ПРОДОЛЖЕНИЕ ОПЫТОВ

Мы возвращаемся домой, держа в уме шведские четыре с половиной пуда. Ну хорошо, это (судя по субтильному среди борцов Ивари), наверно, вес среднего, обычного человека, но теперь второй вопрос: сколько же весим мы, я или Костя? Это уж не так трудно. Возьми мы шкафоподобного Вахтурова, было бы мудрено подсчитать — неизвестно, сколько мальчиков могут спрятаться в платяном шкафу, — но, имея перед глазами Ивари или (что, пожалуй, то же самое) своих отцов, дядей, высчитать всё же легче. Ну всё равно как высоконький кубик и кубик пониже.

И вот, прикинув по дверной притолоке рост наших отцов, учтя объём их и жорж-иварийский вес, мы устанавливаем, что в одном взрослом человеке содержится примерно полтора-два мальчика нашего с Костей возраста, то есть, исходя из четырёх с половиной пудов на взрослого, каждый из нас весит два с половиной — три пуда. Тотчас это обращается в фунты, фунты — в золотники и помножается на квадратные дюймы. Потом делится на квадратные аршины.

— Это чепуха! — Константин мрачно отворачивается от громадной площади, полученной после этих вычислений, и в раздумье оттягивает пальцами нижнюю губу. — Ведь это что же! Ведь это вроде «Пейте чай Высоцкого».

На Киевской улице, на глухой боковой стене одного трёхэтажного дома, висит чёрно-оранжево-зелёная реклама чая, занимая стену от крыши до земли. Трёхэтажное полотнище раскрашенного железа видно на всю улицу… Нет, такого змея, если его кто и построит (не мы, конечно!), то всё равно не удержать. Даже солдатам не удержать.

Значит, нам не летать… Константин подавлен: столько хлопот, чтоб вернуть «опытного», а всё зря…

— Погоди! — Глаза его вдруг светлеют, округляются. — А откуда мы знаем, что наш жёлтый был как раз для Стаканчика? Может, он ему велик был? Может, этот змей и двух таких Стаканчиков поднял бы! И трёх… Это что значит? Это значит, «Пейте чай…» наполовину можно уменьшить. Или в три раза. И всё равно он нас поднимет! Понимаешь?

И Константин уже не может остановиться — посидеть, помечтать, как полетим. Нет, скорее к проверке, к делу, к полёту!

Он вытаскивает из-под кровати синего, старенького, с белой заплатой на боку змея. Синий в два раза меньше жёлтого «опытного», и это хорошо. Поднимет ли такой Стаканчика? Костя не делает для капитана кабины или рубки, нет, просто ниткой привязывает его за талию к перекрестию дранок.

Мы выходим на улицу. И что же, синий с заплатой летит!

— Ты видишь? Ты видишь? — Костька смеётся от радости. — В два раза меньше, а поднимает! А если ещё второго Стаканчика? Тогда это будет в четыре раза…

Второго капитана у нас нет, но есть кусочек кирпича, по весу примерно такой же, как деревянный Стаканчик. Мы засовываем его между подбородком капитана и дранкой, и Стаканчик с расставленными руками, будто балансируя вручённой ему тяжестью, отправляется в полёт.

Нет, не летит, да как не летит — совсем, словно мы дали держать капитану не осколочек величиной с половину мизинца, а целый кирпич! Змея нельзя оторвать от земли. Привяжи мы к нитке утюг — и то, пожалуй, лучше было бы. Это загадочно…

— Неправильное распределение тяжести! — говорит Константин откуда-то вычитанную фразу. — Часть груза надо на хвост.

— Как на хвост?

Вместо ответа он отрывает половину мочального хвоста и, отобрав у Стаканчика кирпичинку, привязывает её к хвосту.

Змей поднимается, раскачивая кирпичинку, как маятник. Летит плохо, тяжело, но всё же это не утюг. А на хорошем ветре он, может, и возьмёт лучше… Но почему это именно Костька сообразил? Подумаешь!

— Сжульничал — вот и полетел! — говорю я. — Хвост-то наполовину оборвал. А не оборвал бы, и не полетел…

— А зачем нам пустой хвост, что в нём толку? А тут, по крайней мере, у хвоста дело будет, груз будет нести.

— Какой груз?

Костя перестаёт подёргивать нитку, и старый, усталый змей, обрадовавшись, что не надо больше тащить на себе ни капитана, ни кусок кирпича, ложится животом на тёплую пыль мостовой.

Константин не знает, что ответить, в то время как мне всё более становится ясным, что никакого груза на хвосте того змея, на котором мы полетим, не будет.

— Ну, сделаем две кабины, — наконец говорит Костя. — Одна — наверху, на дранках, а вторая — на хвосте.