ЛЕТО – ЛЕТО и другие времена года

Я всё удивляюсь, почему до сих пор не появилось ни одного блокбастера и параллельно сериала о какой-нибудь трудовой династии. Страна заждалась производственной драмы на оборонзаводе, строительстве моста или прокладке трубопровода.

Почти уверен, что в новом году нам предъявят очередной фильм про то, как невероятно самобытно русские люди пьют. Уже определённо написаны сценарии и готовятся к запуску фильмы для следующего Нового года.

Так что сходите на «Выжившего». Будет за кого держать кулаки во время церемонии «Оскар».

12 января

Умер Дэвид Боуи. Как это странно писать и понимать! «Умер» – какое-то слишком земное и человеческое слово для Дэвида Боуи.

Утром одиннадцатого января по привычке включил телевизор, новости, без звука, и, приходя в себя после сна, почитывал бегущую строку. А там, среди новостей про снегопады, цены на нефть и курсы валют вдруг: скончался певец Дэвид Боуи. Никакая новость про Дэвида Боуи не может быть в одной строке с котировками цен на нефть или погодой, тем более такая.

Клянусь, я меньше бы удивился, если бы прочёл следующее: «Сегодня с мыса Канаверал успешно стартовал межгалактический корабль, пилотируемый Дэвидом Боуи, который улетел навсегда». А тут он просто умер… Я включил звук и от ведущего, к голосу которого давно привык, от которого чаще всего слышу слова «Путин», «баррель» и прочее, я узнал, что Дэвид Боуи «тихо скончался в своём доме в кругу семьи». Это ещё больше меня поразило, потому что я не могу себе представить реальный дом Дэвида Боуи и уж тем более тихий круг его семьи…

Дэвида Боуи с того момента, как о нём узнал, я постоянно ощущал своим героем.

Узнал я о нём на первом курсе университета. Увидел несколько его фотографий, услышал пару песен. Я, разумеется, не мог о нём не узнать тогда, потому что начал активно слушать «Аквариум», «Зоопарк»… Мне не особенно понравились его песни, но фотографии и рассказы о нём, мифы об этом человеке запомнились сразу. Он был интереснее всех людей, чью музыку я к тому моменту слушал и любил, вместе взятых.

И ещё он – как бы это сказать? – при всей своей чудесности и фантастичности не был непостижимо великим, какими для меня были «Лэд Зеппелин», «Пинк Флойд», «Дип Пёрпл», «Дорс».

В самом конце восьмидесятых, уже после службы, когда я дорвался до возможности видеть концертные записи, музыкальное видео и разное западное кино, Дэвид Боуи стал мне почти наставником. Тогда, потом и теперь не мог и не могу слушать его песни. Мне не нравится его голос. Особенно когда он пытался петь высоко. На мой вкус, он поёт просто противно. Мне всегда было обидно, что у него такой голос, потому что его аранжировки и его звучание были потрясающими. Его видео, оформление альбомов, его наряды и бесконечные затеи и выдумки поражали воображение и всегда только радовали. Но голос его слушать не мог и не могу. Однако это совершенно не важно. Без меня достаточно тех, кто его голос обожает. И масса тех, кого он бесил и бесит. И ещё больше тех, кто вообще не понимает, что это за явление – Дэвид Боуи, кто считает его фриком или того хуже.

Для меня он был мой личный старший товарищ, который помог мне пережить культурный шок конца восьмидесятых и жесть девяностых в её концентрированном кемеровском замесе. Мне был прямо-таки жизненно необходим его личный пример. То, что я в Кемерово, а он где-то в Великобритании, Америке, в каком-то совершенно ином, очевидно другом пространстве, меня никак не отрезвляло. Было ясно, что, каков бы ни был культурно, социально, экономически и политически лучшим и свободным его, Дэвида Боуи, контекст, он, Дэвид Боуи, всё равно живёт вне этого контекста. Он всё равно свободнее, смелее, остроумнее и красивее всего того, среди чего живёт. А значит, контекст не важен, как бы говорил мне Дэвид Боуи из своего неведомого мне мира в мой Кемерово начала девяностых.

Он поддерживал меня во всём. Он успокаивал меня и всё время намекал, что то, что я хочу, это правильно и что можно хотеть большего. А я изо всех сил старался хоть как-то, хоть чем-то быть на него похожим. Возможности были невелики, тем не менее, если кто-то встречал в девяностом году в Кемерово парня в длинном, до колен, белоснежном свитере, светлых льняных шароварах и мягких замшевых сапогах, – это был я. Парень с выбритыми висками и затылком, в длиннющей белой рубашке непонятного размера, с золотистой змеёй с двумя изумрудными глазками на шее вместо галстука (мамин пояс), а также – страшно подумать! – с серьгой в ухе и в зелёных изумрудных очках – это тоже был я. Чего только я не выдумывал и не напяливал на себя… В троллейбусе или автобусе наступала мёртвая тишина, когда я в них заходил. Только дети позволяли себе задавать громкие вопросы на мой счёт. Некоторые дети плакали, не потому что пугались, а потому, что мамы их одёргивали или щипали, чтобы те не тыкали в меня пальцем и не таращились.

Я не мог просто так выходить в город и перемещаться из пункта А в пункт Б. Мне необходим был какой-то художественный акт. Это мне подсказал, точнее, буквально приказал делать Дэвид Боуи.

14 января