Лето мафии

Остальные трое посмотрели на него так, словно у него вдруг выросли оленьи рога.

Хотя Колуччи и его банда были нашими заклятыми врагами и мы принадлежали к разным Семьям — Колуччи к Семье Лучано, мы к Семье Маньяно, — время от времени мы проворачивали совместные дела. Поэтому мне было известно, что Колуччи является завсегдатаем одного клуба в Челси на углу Десятой авеню и Семнадцатой улицы и обычно обедает в итальянской забегаловке по соседству. Поймав такси, мы попросили высадить нас на Восемнадцатой улице, за квартал до цели. Я хотел осмотреться и оценить обстановку перед тем, как заходить в забегаловку. На улице перед ресторанчиком были расставлены столики под парусиновыми навесами и бочонки с разливным пивом, гордость всей округи: восемь краников, предлагающих отведать различные сорта пива со всего света. Все столики были заняты, и у стойки толпилась небольшая очередь — как раз наступило время обеденного перерыва. Ник Колуччи и братья Руссомано сидели за столиком на улице, уплетая огромные булки, разрезанные вдоль и напичканные всевозможной начинкой, и запивая это разливным пивом из здоровенных кружек. Братья Руссомано представляли собой парочку трусливых дохлятиков, считавших себя крутыми ребятами. Выражением лиц они чем-то напоминали хорьков. Их излюбленным занятием было обирать торговцев наркотиками. Столик, за которым сидела компания, стоял на самой улице, однако Колуччи и его дружки заметили нас только тогда, когда мы остановились перед ними. Поймав на себе мой взгляд, Ник широко раскрыл глаза, и по всему его лицу разлилось недоумение.

— Как бутерброд — вкусный? — спросил я.

Медленно опустив булку с начинкой, Ник перевел взгляд на застывших у меня за спиной Бенни и Рыжего. У него хватило ума понять, что на его обед мне наплевать.

— Да, а что?

— А то, что парню, которого вы избили сегодня утром, кусок в горло не лезет.

— Я просто умираю от чувств. А тебе какое до него дело?

— Он мой друг.

— С каких это пор ты любишь евреев? — презрительно спросил Колуччи.

— Этого? — ответил я. — Уже четыре дня.

Отец Ника был сицилиец, однако его убили, еще когда Ник был совсем маленьким, после чего его мать перебралась к своему старшему брату Фреду Хейнкелю. Она больше так и не вышла замуж, и Ник воспитывался в семье Хейнкелей. И мать, и вся остальная семья были немцами первого поколения, настроенными яростно пронацистски — до, во время и после Второй мировой войны. Хейнкели были единственными родственниками, которых когда-либо знал Ник Колуччи, поэтому он впитал все их предубеждения.

— К чему ты клонишь? — спросил он.

— Ты украл у него ермолку. Я хочу, чтобы ты ее вернул.

— Ты что, издеваешься надо мной? — спросил опешивший Ник.

Я покачал головой.

— Или ты отдаешь ее сам, или я забираю ее силой. Выбор за тобой.

Ник долго смотрел на меня, затем перевел взгляд на Бенни и Рыжего. Он взвешивал свои шансы: уступить или ввязаться в драку. Затем Колуччи украдкой взглянул на братьев Руссомано; те, отложив недоеденные бутерброды, подались вперед. Их крошечные глазки бегали, тонкие усики топорщились. Ник снова посмотрел на меня, и я буквально услышал, как у него в голове вращаются шестеренки. Драться придется трое на трое… силы равные. Ник не любил драться на равных, он бы предпочел двое, а еще лучше — трое на одного. Его взгляд судорожно метнулся по заполненному людьми ресторанчику, и он понял, что большинство посетителей здешние. Он их знает, и, что гораздо важнее, они знают его. Если он встанет в позу, а мы намнем ему бока, он потеряет лицо — чего главарь банды никак не мог себе позволить. Увидев, что блеск у него в глазах гаснет, я понял, что победа за нами. Ник Колуччи не станет рисковать ради шапочки какого-то еврейчика. Именно на это я и рассчитывал, именно поэтому я и предпочел встретиться с ним в людном месте, там, где его все знают.

Неприятно усмехнувшись, Ник сказал:

— Ладно, приятель… забирай ее себе.

Сунув руку в задний карман, он вытащил ермолку и протянул ее мне.

— Спасибо, Ник… как приятно иметь с тобой дело, — лучезарно улыбнулся я.

— Ты еще пожалеешь об этом, Веста.

— С нетерпением буду ждать этого случая. Ну а пока если еврей, о котором мы говорили, снова вернется домой без своей ермолки, я сначала пришлю тебе замечательное кресло-каталку, а затем позабочусь о том, чтобы у тебя возникла в нем необходимость.

Мы вернулись обратно на такси, и я, сказав Бенни и Рыжему подождать внизу, поднялся наверх и постучал в дверь квартиры Сидни. Он открыл дверь, и я протянул ему ермолку. Сидни с восхищением посмотрел на нее, но брать не стал.

Всунув ермолку ему в руку, я сказал:

— Бери. Тот, кто ее отнял, приносит свои извинения. Он просил передать, что его больше не интересуют ермолки. Эту фазу он уже миновал и очень сожалеет о случившемся.

— Ого, — пробормотал Сидни.

— Пожалуйста, возьми ее… а потом объясни, черт побери, почему ты предпочел быть избитым, но не отдал какие-то библиотечные книги.

Взяв ермолку, Сидни сказал: