Лето ночи

Арчи был без рубашки, зато на лбу у него красовалась красная бандана, а выше ее топорщились сальные волосы. На жирном лице пылал румянец, стеклянный глаз воинственно сверкал в утренних лучах солнца. Си-Джей стоял, держа одну ногу на рельсе, а другой упираясь в шлаковый откос, и Дейлу отчего-то пришло на ум, что Конгден похож на прыщавого белого охотника, приехавшего в Африку на сафари. Возможно, причиной тому было ружье, удобно покоящееся на согнутой руке Си-Джея.

«Господи Исусе! – мысленно воскликнул Дейл. – Сегодня что, Национальный день стрелка?»

Ему вдруг подумалось, а не стоит ли произнести это вслух, и именно такими словами. Воображение услужливо нарисовало картинку смеющихся Си-Джея и Арчи и как один из них дружелюбно хлопает его по спине, а потом они оба поворачиваются и отправляются стрелять крыс на свалке.

Ноги стали вдруг словно ватными, и Дейл понял, что не сможет сделать ни шагу, даже если ему вдруг каким-то чудом представится возможность убежать.

– Какого черта ты лыбишься, а, гаденыш? – рявкнул Си-Джей Конгден, единственный отпрыск мирового судьи городка Элм-Хейвен.

Он поднял ружье и прицелился прямо в лицо Дейлу. Что-то щелкнуло: то ли он снял предохранитель, то ли взвел курок.

Дейл пытался закрыть глаза, но не смог. Только машинально сдвинул в сторону бинокль – так, чтобы пуля не разбила его, когда попадет в грудную клетку. Им вдруг со страшной силой овладело желание спрятаться – такое нестерпимое, какое бывает, когда хочется помочиться и нет никакой возможности это сделать. Но спрятаться было некуда – разве что за собственную спину.

Правая нога Дейла начала слегка подрагивать. Сердце билось так сильно, что каждый удар громом отдавался в ушах. Си-Джей что-то сказал, но он не расслышал ни звука.

Конгден шагнул вперед и упер дуло в горло Дейлу.

Палату Джима Харлена Дуэйн нашел довольно легко. Она была двухместная, но сейчас вторая кровать оставалась свободной и занавеска была отодвинута в сторону. Свет яркого июньского солнца вливался в окно, и на кафельном полу отчетливо выделялся сияющий белый четырехугольник.

Харлен спал. Прежде чем закрыть за собой дверь, Дуэйн выглянул в коридор и убедился, что он пуст. Из-за угла доносилось негромкое шарканье шагов дежурной сестры.

Мальчик направился было к кровати, но остановился в нерешительности. Он не совсем четко представлял себе, какое зрелище его ожидает. Быть может, Харлена держат в кислородной камере из толстого прозрачного пластика, искажающего черты лица лежащего внутри пациента, а вокруг полнейшая стерильная пустота, если не считать ряда кислородных баллонов? Нечто подобное Дуэйну довелось увидеть пару лет назад, когда умирал дедушка. К счастью, все оказалось не так страшно. Джим мирно спал, укрытый накрахмаленной простыней и легким одеялом, и только гипсовая повязка на его левой руке и белая корона бинтов вокруг головы свидетельствовали о полученных травмах. Дуэйн постоял еще немного, дожидаясь, пока стихнет звук шагов по коридору, затем подошел ближе.

Харлен мгновенно, словно проснувшаяся сова, распахнул глаза и спокойно произнес:

– Привет, Макбрайд.

Дуэйн чуть не подпрыгнул от неожиданности, но тут же взял себя в руки и подмигнул приятелю:

– Привет, Харлен. Ну, как ты, жив?

Харлен попытался улыбнуться, и Дуэйн заметил, какими тонкими и бескровными стали его губы.

– Да, все нормально. – Джим все же выдавил из себя слабую улыбку. – Я очнулся уже здесь. Голова жутко болела, и вся рука была размолота к чертовой матери. А в остальном я в порядке.

Дуэйн кивнул:

– А мы думали, что ты в… – Он запнулся, не желая произносить слово «кома».

– Умер? – договорил за него Джим.

– Нет. – Дуэйн отрицательно покачал головой. – Думали, лежишь без сознания.

Веки Харлена дрогнули, как будто он готов был провалиться обратно в эту самую кому. Затем он открыл глаза пошире и нахмурился, стараясь сфокусировать зрение.

– Думаю, так и было. Наверное, я и был без сознания. Очухался всего несколько часов назад с этой вшивой головной болью и увидел, что мама сидит рядом, на краю постели. В первый момент я даже подумал, что сегодня воскресенье. Черт, несколько минут я даже не мог понять, где нахожусь.

Он обвел взглядом палату, словно еще не до конца был уверен, что находится там, где находится.

– А где твоя мама сейчас, Джим?

– Она пошла на ту сторону площади – перекусить и позвонить своему шефу.

Харлен выговаривал слова медленно, словно каждое слово причиняло ему боль.

– Но ты точно нормально себя чувствуешь? – повторил вопрос Дуэйн.

– Да, пожалуй. Сегодня утром сюда привалила целая толпа докторов – они и лампочками мне в глаза светили, и заставляли считать до пятидесяти, и еще много всякого делали. Даже спросили, могу ли я сказать, как меня зовут.

– А ты можешь?

– Конечно. Я им сразу сказал, что меня зовут Дуайт Хренов Эйзенхауэр.

С трудом, превозмогая боль, Харлен снова улыбнулся.

Дуэйн кивнул. Времени у него было немного.

– Джим, ты помнишь, как расшибся? Что именно произошло?