Лето потерянных писем

За один короткий час мы доплыли до Хайанниса, где нас ждал папа с машиной и объятиями. Мы положили вещи в багажник и отправились через Кейп, преодолели пробки на мосту и выехали на магистраль. Океан сменился деревьями, соль – лесным запахом. Спустя часа три мы добрались до дома, свернули с шоссе на извилистые дороги Саут-Хэдли, проехали по улицам, выученным мной еще лет десять назад, и свернули на дорожку у нашего дома.

А дальше со всем разбиралась мама.

Она наняла адвоката. Связалась с музеями. Переговорила со специалистами по реституции. У музеев и частных коллекционеров денег и адвокатов больше, чем у нас, но у них нет нашей истории, а мама убедилась, что нашу историю прознали буквально все. После того, как местная газета опубликовала наш рассказ, его репостнул Твиттер. Далее история попала в новости BuzzFeed, HuffPo, «Бостон глоуб» и «Нью-Йорк маймс». Рассказ про бриллианты, нацистов и потерянную историю? Люди внимают таким с удовольствием.

Возможно, драгоценности семьи Голдман стоили кучу денег, но большинство музеев решили, что хороший пиар стоит намного дороже.

– Что нам со всем этим делать? – в замешательстве спросила мама после того, как нам отправили пару сапфировых сережек стоимостью в двадцать тысяч долларов.

– Ты смеешься? – спросил папа, сидя за ноутбуком, и поправил на носу очки. – Я надену их на работу.

Мама задавала вопрос не совсем всерьез: несколько изделий мы оставили себе, а большую часть продали музеям, чтобы оплатить учебу в колледже мне, Дэйву, а также всем нашим двоюродным братьям и сестрам, потому что, разумеется, деньги принадлежали не только маме, но и двум ее младшим сестрам и их семьям. Мы связались с музеем Изобразительного искусства в Бостоне, уточнив, не захотят ли они провести аукцион для большей части изделий, и они согласились.

– Мы не обязаны это делать, – сказала мама перед тем, как отправить письмо с подтверждением. Мы сидели в гостиной, и на экранах наших компьютеров были открыты кучи окон и вкладок. Я переняла эту неупорядоченность от нее: в папином ящике было ноль входящих, а мамин насчитывал примерно десять тысяч непрочитанных сообщений, отчего у папы случалась колика. – Я про ожерелье бабушки. Ты можешь оставить его себе.

Я взглянула на ожерелье, которое выложила на колене просто так, потому что мне нравилось на него смотреть. Мои прабабушка и прадедушка были ювелирами. Отличными ювелирами.

Отчасти мне хотелось оставить его. Бабушка так жаждала его вернуть, что неудивительно – это единственная оставшаяся ей от родителей вещь и огромный пласт финансовой стабильности. А я все лето провела в поисках того, что тогда случилось.

И все же.

Это ожерелье было тесно связано с Ноем. Я хотела смотреть на него вечность и хотела больше никогда его не видеть.

– Нет, – ответила я маме. – Ожерелье – самый ценный предмет в коллекции. Оно принесет много денег. А я считаю, что важно пожертвовать эти деньги.

Поэтому мама отправила письмо, и по глупейшей и дикой мысли я снова решила, что тем самым будто обрываю связь с Ноем.

Мне прекрасно удавалось отвлечься от мыслей о нем, обратив все свое внимание на ювелирные изделия семьи Голдман, разбросанные по всей Европе. В основном я не думала о Ное. В основном мне удалось запаковать его в маленькую коробочку у себя в голове.

Но по ночам коробка открывалась, и наружу выходили демоны, а на дне не оставалось ни Пандоры, ни надежды. Ничего.

Я по нему скучала.

Но это не означало, что я приняла неверное решение. Лучше полный разрыв. Лучше забыть о нем.

Так ведь?

Или я просто боялась? Меня больше пугали отношения, чем то, что мою гордость заденут? Возможно. В конце концов, в отношениях ты полностью отдаешься своему партнеру. Будто бросаешься в пустоту с полной беспечностью. Это приводило в ужас.

Ведь что может случиться, если я так и поступлю? Если брошусь к Ною и признаюсь, что хочу его. Что восхищаюсь им и люблю. Что я на все сто ему предана. А вдруг он не испытывает те же чувства? Вдруг он разобьет мне сердце?

Опять.

Или вдруг он согласится, скажет, что хочет быть со мной; пройдет три месяца, полгода, год – и тогда он откажется, признается, что с него довольно, у нас все кончено? Наши отношения расклеятся, я расклеюсь, а на этот раз все будет хуже. Хуже всего на свете.

Если рассуждать логически, то он не испытывал ко мне той же привязанности, что была у меня к нему. Приходится верить тому, что вам говорят люди, а Ной не раз заявлял, что не откажется от тех, кого любит, что он будет с ними, несмотря ни на что. Ной верил, что нужно выполнять данные тобой обещания. Он верил, что за любимых стоит бороться.

Но он не стал бороться за меня. Не писал. Он отпустил меня после первой же ссоры. Да, это я велела ему уезжать. Да, в отношениях два человека должны принимать решения. Но если бы Ной действительно хотел со мной встречаться, то не отпустил бы с такой легкостью.

А он отпустил.