Лето потерянных писем

Слушая этого мужчину, слушая, как он подбирает слова, чтобы описать женщину, которую знал много десятилетий назад, – временами уверенную, временами потерянную, – мне хотелось спросить, любил ли он ее. Этот вопрос можно задавать лишь определенному кругу лиц – например, друзьям. Но у родителей спрашивать ни в коем случае нельзя, потому что вдруг ответ будет отрицательным? А ответ моих родителей не мог быть отрицательным, потому что они растили нас сообща. Этот вопрос был слишком личным, а ответы могли таить опасность.

Но этого мужчину, который был мне практически незнакомцем, я могла бы и спросить. Он и сам казался почти персонажем книги, как бабушка, и мне хотелось впитать каждое слово, которым он готов был поделиться.

Вот только он не был книжным героем, и в эту минуту казался неимоверно грустным. Да и зачем спрашивать, если я читала его письма. «Не делай глупостей. Я люблю тебя». И бабушка тоже не была героиней сказки. Ее история не начиналась и не заканчивалась войной. Если зацикливаться на этом, то можно обесценить все, что ей пришлось пережить. Ее история была сложной и запутанной, состоящей из множества других историй, но без прикрас.

И сейчас мне хотелось узнать эту историю со всеми ее засечками и шрамами.

– Как вы…

Эдвард снова на меня посмотрел, но, по-моему, теперь видел во мне не внучку или правонарушительницу, а кого-то из прошлого. Он с грустью улыбнулся.

– Однажды я вернулся летом из колледжа, и она была здесь. Раньше я никогда не обращал на нее внимание, но… не знаю. Она была чистой эмоцией. Она столько всего чувствовала. Сомневаюсь, что за всю жизнь мы прочувствовали все, что успели пережить в юности. – Он глубоко вздохнул. – Мы были так молоды.

Я подождала, что Эдвард продолжит, но он молчал.

– Что вы чувствовали?

Он откинулся на спинку кресла, и у него вырвался смешок.

– Это было так давно. Я не очень помню подробности. – Он прижал руку к сердцу. – Я чувствовал… будто стою в темной комнате, а она – ослепительное пламя. Я помню ее улыбку. Помню… – Он покачал головой.

– Что?

Он посмотрел мне в глаза. Внезапно его взгляд показался мне уставшим.

– Помню, как плакал, когда она уехала.

Меня охватила печаль.

– Мне жаль.

Эдвард не ответил.

Ной молчал уже несколько минут, но крепко держал меня за руку. Я взглянула на него, волнуясь, что он расстроился из-за того, как чувственно рассказывал его дед о женщине, которая не была его бабушкой. Почему об интимных подробностях намного проще разговаривать с незнакомцами, чем с членами семьи? Потому что незнакомцы не осудят? Им все равно?

Потому что нам не нужно было беспокоиться о разрушении тщательно построенных семейных отношений?

Я вздохнула.

– Почему она уехала?

– Она хотела работать в городе. Хотела обрести независимость. Ее родители умерли… думаю, она чувствовала себя объектом благотворительности. Но она не была им. Однако так она себя ощущала.

– Но почему… почему вы перестали видеться?

– Ах, это. – У него вырвался тяжелый вздох. – Кое-что случилось.

– Например?

Он пожал плечами.

– Просто так бывает.

Что ж, видимо, не всегда легче давить на незнакомых людей.

– Почему она так сильно хотела вернуть ожерелье?

– Ожерелье, – он взмахнул рукой. – Такая путаница.

– Почему?

Эдвард покачал головой.

– Просто так вышло.

– Что с ним случилось?

Теперь он стал хмуриться.

– Это сложная ситуация.

– Как так вышло?

– Просто вышло, – уже громче ответил он.

– Хорошо. – Я слишком его взбудоражила. – Она же хотела его вернуть, помните? Вы знаете почему?

Эдвард поморщился, и он посмотрел на внука.

– Ной.

Я положила ладонь на руку Ноя, словно мешая ему встать между мной и Эдвардом Барбанелом.

– Что случилось с ожерельем, мистер Барбанел?

Он заерзал в кресле и ответил быстрее обычного:

– Оно пропало.

– Как пропало? – внутри все перевернулось. – Вы его продали?

– Ной.

Ной помедлил и кивнул. Повернулся ко мне.

– Нам пора.

– Но Ной…

– Взгляни на него, – порывисто прошептал он. – Он расстроен. Нам нужно отступить.

Я отдернула руку.

– Почему я не могу получить прямой ответ?

– Пойдем. – Ной обхватил мой локоть и, заставив встать с кресла, повел к двери.

Я вырвалась и повернулась к Эдварду Барбанелу. Я заметила, что его лицо еще было искажено от боли, хотя он и закрыл его одной рукой. Я устала от борьбы. «Мы были так молоды», – сказал он, но мне сложно было это представить. Я выскочила из кабинета.

Но раздражение на Ноя не испарилось бесследно.

– Ты серьезно, Ной?

– Эбигейл, успокойся. – Он повел меня по коридору, и мы остановились между стенами кремового цвета в окружении картин, на которых было изображено море.

– Ты применил ко мне силу, чтобы прогнать из комнаты.

– Это не стоило такой борьбы.

– А за что тогда стоит бороться? Мне тебя не понять. Ты как будто на моей стороне и готов бороться с собственной семьей, но как только они грубо отвечают, ты отступаешь.

– Он мой дедушка. – спокойствие Ноя на секунду испарилось. – Что мне оставалось делать?

– Не знаю. Я просто не понимаю, почему не могу получить ответ.

– Он пожилой человек. Прошло много лет. Это неважно.

– Это было важно для моей бабушки!