Лето с Монтенем

Уединившись с недавнего времени у себя дома, я проникся намерением не заниматься, насколько возможно, никакими делами и провести в уединении и покое то недолгое время, которое мне остается еще прожить. Мне показалось, что для моего ума нет и не может быть большего благодеяния, чем предоставить ему возможность в полной праздности вести беседу с самим собою, сосредоточиться и замкнуться в себе. Я надеялся, что теперь ему будет легче достигнуть этого, так как с годами он сделался более положительным, более зрелым. Но я нахожу, что variam semper dant otia mentem[7], и что, напротив, мой ум, словно вырвавшийся на волю конь, задает себе во сто раз больше работы, чем прежде, когда он делал ее для других. И, действительно, ум мой порождает столько беспорядочно громоздящихся друг на друга, ничем не связанных химер и фантастических чудовищ, что, желая рассмотреть на досуге, насколько они причудливы и нелепы, я начал переносить их на бумагу, надеясь, что со временем, быть может, он сам себя устыдится (I. 8. 32–33).

Идея Опытов зародилась у Монтеня после того, как он, тридцативосьмилетний, ушел с поста советника в парламенте Бордо. Равняясь на древних, он решил предаться otium studiosum – ученому отдыху, дабы наконец обрести и познать самого себя. По его мнению, как и по мнению Цицерона, человек не раскрывается по-настоящему в публичной жизни, в светских или деловых заботах, но обретает себя лишь в одиночестве, занявшись размышлениями и чтением. Для Монтеня созерцательная жизнь выше жизни активной; он еще далек от представления Нового времени о том, что человек реализуется в своей деятельности, в negotium – делах, занимающих и тем самым отрицающих otium, плодотворный досуг. Эта современная этика труда сложилась по мере развития протестантизма, и otium, то есть праздность, потерял свою высокую ценность, сделавшись синонимом лени.

Но что говорит Монтень? Что уединение не принесло ему душевного равновесия и покоя – напротив, он столкнулся с тревогой и беспокойством. Его постиг духовный недуг, родственный меланхолии или акедии – подавленности, которая порой охватывает монахов во время полуденного отдыха, в час искушения.

Возраст, полагал Монтень, сделает его степенным; но нет, вместо того чтобы обрести сосредоточенность, его ум стал возбужденным, словно – удачный образ! – «вырвавшийся на волю конь»: он носится туда-сюда, разбрасывается по мелочам еще больше, чем прежде, когда у него отнимала все силы судейская служба. Никакого покоя: воображением овладели «химеры и фантастические чудовища» – кошмары и терзания вроде тех, что преследуют святого Антония на картине Босха.

Вот тогда Монтень, по его словам, и начал писать. Целью уединения было для него не письмо, а чтение, раздумье, погружение в себя. Письмо обнаружилось как лекарство – способ унять тревогу, побороть демонов. Монтень решил записывать мысли, приходящие ему в голову, «вести их реестр», как говорит он сам. Реестр – это опись, амбарная книга приходов и расходов. Монтень задался целью вести учет своих помыслов и сумасбродств, чтобы упорядочить их и вновь обрести самоконтроль.

Поиск мудрости в одиночестве едва не привел Монтеня к безумию. Но ему удалось спастись, излечиться от призраков и видений, перенося их на бумагу. Работа над Опытами вернула Монтеню контроль над собой.

11 Искренность

В 1580 году, перед выходом в свет двух первых книг Опытов, Монтень, как тогда было принято, предварил их кратким обращением К читателю:

Это искренняя книга, читатель. Она с самого начала предуведомляет тебя, что я не ставил себе никаких иных целей, кроме семейных и частных. Я нисколько не помышлял ни о твоей пользе, ни о своей славе. Силы мои недостаточны для подобной задачи (8).