Лето столетия

За исключением одного человека – Виктор стоял и не двигался. Из глаз его ручьём лились слёзы, в какой-то момент он отключился, но не упал, а продолжал по-прежнему стоять. Он позже много раз анализировал те свои ощущения и пришёл к выводу, что его разум просто выключил восприятие реальности, чтобы не сойти с ума. Как бы то ни было, когда Виктор вновь осознал себя человеком, свист и взрывы снарядов прекратились, на его сапогах осталась чья-то кровь, и всё, что он слышал, – это лошадиные и людские стоны. Если бы он посмотрел на себя в тот момент в зеркало, он бы заметил, что на висках его нет больше ни одного чёрного волоса.

Постепенно кое-кто, как и Виктор, пришёл в себя, и уцелевшие красноармейцы стали собираться вместе.

– Отставить помощь раненым! – приказал чей-то голос грозно.

Виктор оглянулся. Замкомдив Васильков встал на возвышение, тоже бледный и весь в чужой крови.

– Все, кто в состоянии, быстро ко мне!

Отчаянно пахло порохом и смертью, но Виктор зам-комдиву доверял. Помимо него, подошло ещё человек двадцать – двадцать пять, большая часть – те, кого не задело, или же легко раненные.

– Товарищи, видимо, мы попали в окружение. Идти назад сейчас – глупо, к своим мы не пробьёмся, японцы уже зашли в тыл. Всё, что нам остаётся, – умереть здесь либо дождаться помощи. Всем всё понятно, товарищи?

– Так точно, товарищ замкомдив! – Кто-то совсем рядом с Семёновым сказал это, но Виктор не понял кто. Позднее – не смог вспомнить.

Прошло несколько минут, прежде чем можно было оглядеться. Наступление, казалось, утонуло в наступавших сумерках. Очевидно, японская артиллерия отработала весь боезапас по фронту, и половина личного состава просто была разорвана на части. Но хуже всего было то, что никто не имел ни малейшего понятия об их точном местоположении. Даже Васильков мог определить его по карте только приблизительно. Если они были отрезаны от своих войсками противника, то, скорее всего, на выручку уже никто не придёт, как бы Виктор или замкомдив Васильков, оставшийся за старшего, этого ни хотели.

Как и сказал Васильков, оставалось только умирать. Настроение у роты было понятное. У Семёнова настроения просто не было. Просто не было, и всё. Как будто ему во время атаки оторвало все эмоции, как его сослуживцам – конечности. Рота готовилась к обороне, потому что рано или поздно должны были показаться японцы. Но солдаты решили, что возьмут как можно больше желтопузых с собой.

На двадцать человек винтовок было штук сорок, патронов – хоть соли, три живые лошади и семьдесят пять сухпайков. Огонь разводить было опасно. Увидев костёр, японцы даже бы не стали к нему приближаться, просто бы пустили в ход миномёты. Васильков как старший по званию командовал построением обороны. Работали слаженно. К вечеру рота окопалась.

Холодало с каждым часом, и солдаты просили у Семёнова и Василькова разрешения хотя бы затянуться папиросами. Оба категорически запрещали. После ужина половина роты легла спать, вторая осталась на дежурстве.

Утром просыпались от холода, от дрожи в ногах и руках. Пальцы разогревали, разминая изо всех сил. Когда Семёнов проснулся, первое, что он увидел, – Василькова, вглядывающегося из окопа на север.

– Там кавалерия.

– Наша?

– Нет.

День провели, выкапывая укрытия для сна в окопах, чтобы ночью не замёрзнуть. Работали тихо, почти не говорили. Васильков раздал каждому по полпайка, приказал растянуть на день. К вечеру ещё четверть. Лошадей тоже спрятали, положив на бок. Вечером развязали, поводили по степи, чтобы они хоть чего-нибудь пощипали.

Третий день встретили в меньшем составе, один из солдат не встал, у него началось гангренозное воспаление стопы, а врача не было. При такой температуре ослабленный организм сдал сразу. Утром он весь горел, не двигался и был без сознания. Заболевший умер к полудню.

К вечеру третьего дня опустился туман. Семёнов не выпускал бинокля из рук всё это время. Он, кажется, даже ел и облегчался, смотря вдаль.

– Товарищ замкомдив, как бы нашим сообщить, что мы живы?

– Да никак, Семёнов.

– А мне кажется, можно.

Развязали одну лошадь, оседлали. Затем под седло положили обрывок бумаги, где написали фамилии выживших. Если японцы поймают – вряд ли разберутся. А свои – сразу поймут. Должны понять.

Подумав, Васильков оторвал часть карты, где, по его предположениям, они находились, и тоже велел положить под седло. Хуже не будет!

– Семёнов, лошадь – это замёрзшего мяса на трое суток.

– Да нам и так подыхать, товарищ замкомдив.

Васильков не особенно возражал.

Когда лошадь отпускали, Семёнов подошёл к ней совсем близко и посмотрел в её чёрные усталые глаза. Ничего не сказал. Лошадь отпустили. Васильков как следует дал ей по крупу. Она заржала и побежала. Стояло утро четвёртого дня.

Кашель достал их позже. Многие отморозили пальцы, так, что они с трудом сгибались. Спали все вместе, в клубке, периодически пробиваясь в центр, чтобы не замёрзнуть. Несколько солдат пытались имитировать кашель, чтобы отлынивать от дежурства, одному из них Васильков разбил нос в кровь. Больше проблем с дисциплиной не возникало.