Лето столетия

Ольга Дмитриевна уже обратила внимание, что вещи не разобраны, а Лёша спал в ботинках. Не нужно было быть прокурором СССР, чтобы понять, что Лёша пить стал сразу, не успев войти в дом, едва сбросив вещи. И пил Лёша, конечно, не один. Хвостырин предусмотрительно, чуть проводив супругов Ниточкиных, ретировался и старался не попадаться Ольге Дмитриевне на глаза. И был прав, потому что нет ничего злее в этом мире, чем злая, в третий раз замужняя учительница, замужняя в этот раз за пьющим мужем. Хвостырин мог одним испугом и не отделаться.

Ольга Дмитриевна ругала мужа минут сорок точно. И ругала громко и зло. Так, что даже показавшиеся в окне добрые и хитрые глазки Марьи Иосифовны моментально смекнули, что время для рекламы молока её коровы не самое удачное. Однако солдатик оказался прав, новые покупатели прибыли. А значит, будут ещё. Осознав сей факт, Марья Иосифовна быстро исчезла, не будучи замеченной.

А Ольга Дмитриевна всё ругала мужа и ругала, и не могла насытиться своим гневом. Лёша принимал кару виновато и почти достойно. Почти – потому что, хотя внешне он и выглядел храбрящимся преступником перед плахой, не понимал он практически ничего.

Наконец, искостерив супруга, Ольга Дмитриевна методично и последовательно перешла к практической стороне вопроса. День клонился к вечеру, а вещи были не разобраны, причём ещё со вчерашнего дня. Сейчас муж был ей противен, поэтому к тому, чтобы переодеть Лёшу в домашнее из походного, она даже не приступила, ибо трогать его не хотела. К чести Ольги Дмитриевны стоит сказать, что, ропща на мужа, она никогда не роптала на свою судьбу и себя. Она до последнего верила, что сможет добиться изменения поведения своего супруга. Она читала «Перековку» и верила в могучую силу дидактики. Но у неё была типичная женская слабость, несмотря на всю силу её характера – абсолютно ложная в своей сути, – что она изменит мужчину. Но если мужчина меняться не хочет (а сложно было найти мужчину, который не хочет меняться более, чем алкоголик-хроник, хотя и утверждает вечно обратное), то внешним воздействием его не сломить. Оставшиеся полшага и были следствием несломленности Лёши.

Когда Ольга Дмитриевна умолкла и приступила к раскладыванию вещей, Лёша всё так же продолжал стоять и смотреть добрыми, но ничего не смыслящими, виноватыми глазами на свою супругу. И если бы случилось чудо и в его голове родилась мысль, вопрос, что же он всё-таки нашёл в своей жене, он бы не смог на него ответить, даже будь самым большим гением и трезвенником Страны Советов.

Проходя мимо домика

Проходя мимо домика супругов, Семёнов приложил все усилия, чтобы не слышать, о чём в нём говорят, хотя и понял всё с первой секунды. Дальше за их дачей был домик аппаратчика из Наркомфина, одинокого и скучного, как многие мужчины-финансисты. Николая Чабрецова ждали со дня на день, но от него не ждали ничего нового, ничего экстраординарного. Но Лев Иванович всё равно вызвонил за две недели своего соседа по дачному посёлку, чтобы быть уверенным, что и он тоже подъедет.

Семёнов шёл дальше, чувствуя начинающиеся чуть ещё зябкие, но уже такие летние сумерки. Вечером ждали ещё одного поезда, но ни Лев Иванович, ни Хвостырин не знали, прибудет ли кто-нибудь с ним или нет. Только Марья Иосифовна зорко смотрела, заняв диспозицию за станционной насыпью. Как снайпер с мосинкой, она заняла удобное положение (села на свежий пенёк) и, почти незаметная, лишь отмахиваясь от мошкары, выглядывала, сойдёт ли кто-нибудь на станции.

Как раз когда подходил вечерний поезд, освободился от послеполуденной дрёмы Лев Иванович. Он улыбнулся, поняв, что Вершки не были сном, а он действительно на даче. Что и говорить, академик очень любил летний отдых «у себя». Пока он спал, Настасья Прокловна несколько раз проходила мимо, хотела чем-то его потревожить, но, как только она решалась подёргать рукой мужнино плечо, совесть останавливала её. Несмотря на столько прожитых совместно лет, Настасья Прокловна Ниточкина сохранила свои привычки первой, самой сильной влюблённости. И будить своего мужа она не могла только потому, что просто его любила, как старые жёны любят старых мужей.

Но стоило Льву Ивановичу проснуться, его жена появилась тут как тут.

– Лёва! Почему мы не взяли с собой мой платок? Ты же знаешь, как я его люблю!

Претензия, очевидно, была не по адресу, да и Настасья Прокловна это знала наверняка, но отсутствие платка расстраивало её больше, чем разумные доводы всего на свете.

– Ну откуда я знаю, где твой платок. Ты меня разбудила, – лениво потягиваясь, сказал Ниточкин.

– Неправда, я видела, что ты не спишь! – запротестовала жена.

Лев Иванович улыбнулся:

– Давай не будем ссориться.

– Но платок…

– Пойдём лучше погуляем! – Лев Иванович надеялся отвлечь жену от её навязчивой идеи. Но тут он увидел Семёнова. – Товарищ красноармеец! Виктор! Здравствуйте!