Лето страха

Голос, что послышался следом, был мужской — медленный, размеренный, почти приятный. Слова отделены друг от друга паузами и произносятся очень отчетливо, как если бы ученик слушал и повторял вслед за учителем: «Допинг... браунинг... смокинг... спиннинг... викинг... ринг... Так сказал...»

И снова шум волн. Едва слышные голоса в отдалении. И — дыхание. И наконец тишина.

После долгой паузы снова шум океана. И — прежний голос. Хотя теперь он звучит невнятно. То ли — искажен, то ли — подделан, то ли его обладатель находится в состоянии наркотического опьянения или готов вот-вот заснуть: "Л-лед... д-д-домашний... гены... ложка...

у-у-ужасные в-в-ещи... К-казанит м-м-я... 3-з-зеленый дефл м-м-мня спне. З-з-зееленый дефл м-м-ня спне. З-з-заставлят м-м-мня делть в-вещи. М-м-могу в-в-видть... мальчишка... червяк... от него..."

Голос оборвался, и из динамиков больше не раздалось ни звука.

Мы прослушали снова. А потом — в третий раз.

— "Зеленый дефл", — проговорил помощник прокурора Питер Хэйт.

— "Зеленый дефл у меня на спине", — произнес Винтерс.

— "Зеленый дьявол у меня на спине", — сказал Мартин. — «Заставляет меня делать...»

— "Казнит меня", — предположил я.

Пэриш уставился на меня.

— Мне тоже так показалось, — заметила Карен.

В комнате воцарилась гнетущая тишина. Винтерс обвел стоящих взглядом, всматриваясь в каждое лицо. Карен попросила включить пленку еще раз. Мы снова стали слушать.

Вдруг изнутри моего тела выплеснулась холодная волна изумления и накрыла меня с головой.

Что-то здесь не так. Причем очень даже не так.

Что-то, чему я не могу верить.

Не только в том, что мы сейчас услышали, но и в том, что следователи так быстро наткнулись на эту запись. Дом полон смертью, кровью, тайнами, возможно, отпечатками пальцев, следами ног, наверняка где-то обязательно найдутся волоски и крохотные волокна, а эти парни ни с того ни с сего вдруг решили врубить стереосистему? Похоже, Винтерс заметил сомнение в моем лице. Он посмотрел на помощников прокурора, на своих следователей и заявил:

— Ни слова о магнитофонной записи. — Его удар пришелся прямо по мне.

— Ни слова о надписях на стенах, — добавила Шульц.

— И, конечно же, ни слова о том, что вы, ребята, находили то же самое и в домах Эллисонов и Фернандезов, — в унисон им, с той же интонацией, проговорил я. — Ну и чего вы добились утаиванием правды?

— Мы хотим, чтобы и этот вопрос тоже не возник на страницах «Журнала», — сказала Карен. — В противном случае мы сделаем так, что до конца дней своих ты вообще не будешь допущен ни на одно место преступления, если оно произойдет в нашем округе.

— Но почему?

Винтерс схлестнулся со мной взглядом.

— Мы надеялись схватить его прежде, чем он сделает это снова. Все так просто, Рассел. Мы даем тебе эту тему. Но ты не потопи нас. Помоги нам. И не забудь, что ведро крови, выплеснутой на первую полосу газеты, еще никому не спасало жизнь. Уверяю тебя, это не только моя точка зрения...

В наступившей тишине Пэриш неотрывно смотрел на меня; Карен упорно глядела себе под ноги и кусала губы; Винтерс вздохнул и уставился прямо перед собой в пространство.

Я был слишком ошарашен, чтобы что-то соображать. Единственное, что я догадался сделать, — так это попробовал извлечь из паузы хоть какую-нибудь пользу.

— Но позвольте мне прослушать и остальные пленки, — сказал я. — Дайте взглянуть хотя бы на снимки стен тех домов.

— Не пойдет, — отрезала Карен. — Никогда.

— Хорошо, — кивнул Винтерс. — Согласен.

— Сэр, но Монро ведь репортер... — возразила Карен.

— Именно поэтому он и продаст нам свою совесть за статью в газете, — сказал Винтерс, подлинный мастер искусства приспособленчества. — Правильно, Расс?

Ни один репортер на земле в подобной ситуации не сказал бы ничего другого, как «да». Если бы я ответил отказом, я получил бы возможность «сжечь» их... но лишь однажды. А ведь те же самые газетные полосы, с помощью которых я на всю оставшуюся жизнь закрою себе доступ в управление шерифа и окружного прокурора, уже через пару дней пропитаются мочой в тысячах мусорных баков по всему округу. А меня попросту «посадят на голодный паек». Тогда как тот ущерб, который молчание Винтерса уже нанесло, — определенный, ясный, непоправимый.

Честно говоря, я удивляюсь тому, как сильно изменился Винтерс со времен нашей совместной работы. Сейчас это задерганный политический зверь, думающий лишь о том, что выйдет из каждого его поступка, заботящийся лишь о себе и не заботящийся о деле. Он имел ужасный разговор с подчиненными, разговор, которого никогда не провел бы пять лет назад, и он знает это. Но он также понимает, что в его силах скрыть свои просчеты. И мы с Карен должны проделать за него его работу.

— Хорошо, я на время придержу статью, — сказал я.

— А я обеспечу тебе место в первом ряду, когда мы отправим этого парня в газовую камеру, — сказал Винтерс. — Но вплоть до того момента считай себя нашим должником.

Он повернулся и вышел из комнаты.

* * *