Лето в горах

Теперь уже не в бесплотном сновидении — Чингиз в самом деле парил над долиной, летел к облакам, выползавшим из-за гор. Сердце его сжималось от вольной силы полета, от власти своей над пространством. Радость не умещалась в груди и подступала к горлу. Он не отставал от девочки и даже — кто бы поверил! — придерживал коня, чтобы не обогнать ее. Ларкан сидела в седле, чуть повернувшись боком, оглядывалась назад и кивала ему головой. Руки ее натягивали поводья, не давая коню разогнаться. Она помахивала оттопыренными локтями, как птенец крылышками, который пытается взлететь. Она и верно летела, и он летел вслед за ней, и долина падала под копыта коней, и горы, и отары на склонах, и низкое солнце вздрагивали от гулкого стука копыт.

Непонятная сила держала Чингиза на коне. Ему казалось, что он уже ездил когда-то верхом, а теперь вспоминал лишь давно забытое чувство — нет, не во сне, а вот так, с прохладным ветром на губах, с запахом свежего сена и речной воды. И конь был на диво послушен, словно бы чуял хозяина в нем, легко и чутко ловил приказания несмелой руки.

— Чу! Чу!

Со склона навстречу с лаем выскочил пес. Овцы с шорохом раздвинулись, пропуская коней. Любопытство не было свойственно им. Их не удивил — нет, не удивил мальчишка, сидевший на коне. Только черный козел поднял голову с острыми штыками рогов, недружелюбно посмотрел на Чингиза прозрачными глазами, но и он не удивился.

То здесь, то там раздавалось щелканье бича. Ларкан объезжала стадо и сгоняла овец в середину. Чингиз не хотел отставать — он гнал их с другой стороны.

А потом они просто так гарцевали, красуясь друг перед другом. Ларкан поднимала коня на дыбы, разгоняла его и склонялась почти до земли, рукой задевая полынь. И Чингиз поднимал на дыбы коня и мчался навстречу, чуть припадая набок.

— Хватит, — сказала Ларкан и слезла с коня.

Она показала Чингизу, как стреляют бичом. Он оказался понятливым учеником — не так, правда, звонко, как у Ларкан, но и от его удара шарахались овцы.

Ларкан завязала камешек в кончик бича, развернулась, взмахнула над головой и рванула бич на себя. По долине пронесся дрожащий звон. Эхо долго и жалобно звучало в горах. Чингиз тоже завязал камешек в кончик бича, раскрутил его над головой, дернул на себя и присел, оглохший от боли, — камешек угодил ему в щеку, и слезы выступили на глазах. Ларкан посмеялась над ним, а потом притихла и странно посмотрела на него.

— Зачем же ты врешь?

— Кто врет?

— Ты просто обманщик.

Чингиз растерянно глядел на нее.

— Говоришь, никогда не ездил на коне, а ездишь не хуже меня.

— Но это правда — никогда…

— Нет, неправда, неправда! — закричала Ларкан и замахнулась на него… Но нет — она не ударила, она только осторожно коснулась пальцем его горячего лба и с тихим удивлением сказала: — Но ты же настоящий джигит!

Чингиз совершенно забыл о боли в щеке.

— И ты не знаешь, почему ты так хорошо ездишь? Нет, ты совсем-совсем не знаешь, почему?

— Не знаю.

Глаза Ларкан были пронзительны. Чингиз покраснел. Он не мог смотреть ей в глаза. Да и что он мог сказать, когда он и в самом деле не знал?

Уже смеркалось. Ребята погнали отару домой. Овцы шли за козлом, похожие на большое серое животное. Шевелясь, оно медленно ползло по долине. Отара была небольшая — три семьи объединили своих овец для общей пастьбы, — но Ларкан носилась на коне из конца в конец, словно в стаде тысяча овец. Раскосые глаза ее горели, как раскаленные угли, тугие косички метались по плечам. И каждый раз, проносясь мимо Чингиза, она странно смотрела ему в глаза и кричала:

— Не знаешь, да?

Чингиз еле держался в седле. Еще недавно мягкое, как кресло, оно выгнулось жестким горбом и стало горячим. Теперь это уже был не лихой джигит, а несчастный, жалкий мальчишка, который не чаял поскорее добраться до дому.

Ночной разговор

Всю ночь Чингиз бредил. Ему снилось, что он скачет на коне, но это были не давние полеты, легкие и счастливые, когда он с замиранием сердца ждал, что упадет, заранее зная, что с ним ничего не случится. Нет, на этот раз он испытывал настоящий ужас, ноги сводило от бессилия, он падал, сползая набок, цепляясь за гриву, и от удара о землю спасался лишь тем, что тут же просыпался. Едва он задремывал, как опять сидел на коне и снова падал, сползая набок и цепляясь за гриву. Он стонал, кричал, задыхался и не видел, что над ним сидит тетушка Накен.

— Что ты, сынок, кричишь?

Она гладила его сухой шершавой ладонью, дула ему в лоб, прогоняя видения, укрывала одеялом, которое он сбрасывал с себя. Только под утро, проснувшись, он заметил ее. Накен сидела, поджав ноги и прикрыв глаза, с распущенными волосами и заунывно что-то напевала. Он видел ее словно в тумане, но все же заметил, что волосы у нее густые и без седины. Если бы она вставила зубы, то не казалась бы старой такой и суровой. Чингиз закрыл глаза и затих, а тетушка посидела над ним еще немного, затем отползла в другой конец комнаты и улеглась рядом с Каратаем.