Лето в Михалувке и Вильгельмувке

Рассказ будет интересный.

Глава первая На вокзале. — Воспитатели ставят мальчиков в пары и отводят в вагоны.

Поезд уходит только через час, а десятки колонистов уже вертятся на вокзале, размахивают своими холщовыми мешками и с нетерпением ждут, когда их начнут ставить в пары и поведут в вагоны.

Тот, кто опоздает, в колонию не поедет, так что и родители, и дети начеку.

Вчера на Свентокшистской уже становились в пары, поэтому каждый знает, какой воспитатель вызовет его по тетрадке.

И мальчики внимательно присматриваются: какой он, этот воспитатель, добрый или злой, можно ли будет залезать на деревья, бросать в белок шишками и по вечерам шуметь в спальне? Так, разумеется, думают только те, кто уже побывал в колонии.

Пока еще трудно сказать, почему одни мальчики умытые и опрятные, а другие — чумазые и одеты неряшливо, почему одни говорят громко и глядят весело и смело, а другие — испуганно жмутся к матери или норовят отойти в сторонку. Еще неизвестно, почему одних провожают родители, братья и сестры и суют им пряники на дорогу, а других никто не провожает, и никто им ничего на дорогу не дает.

Через два-три дня, когда познакомимся, будем знать всё. А пока давайте становиться в пары.

— Первая пара: Гуркевич и Краузе!

Никто не откликается!

— Нет их, — отвечают из толпы.

И уже кто-то просит, чтобы вместо неявившихся взяли его ребенка: ведь он такой слабый! Не всех детей отправляют за город: бедных и слабых гораздо больше, чем мест в колонии. Солнца и леса хватило бы на всех, а вот денег на молоко и хлеб у Общества не хватает.

— Вторая пара: Соболь и Рехтлебен.

— Здесь! — кричит Соболь, энергично проталкиваясь вперед.

Раскрасневшийся мальчуган останавливается перед воспитателем, улыбаясь и вопросительно заглядывая ему в глаза.

— Молодец, Соболь! А ну-ка, скажи: ты озорник?

— Озорник, — отвечает Соболь со смехом и, обращаясь к провожающей его сестре, командует: — Все в порядке, можешь идти домой.

Восьмилетний мальчик, который в первый раз едет один в колонию и вот так сумел пробиться сквозь толпу взрослых, а сейчас стоит передо мной чисто вымытый, улыбающийся, готовый в путь, обязательно должен быть молодцом и милым озорником. Так и оказалось. Он быстрее всех научился застилать постель и играть в домино, никогда не мерз, ни на кого не жаловался, просыпался с улыбкой и засыпал улыбаясь.

— Фишбин и Миллер-старший, третья пара.

— Здесь, — быстро, словно испуганно, отвечает отец Фишбина. Оба, и отец и сын, стоят совсем близко — видно, беспокоились, как бы не пропустить свою очередь.

— Маленький Миллер и Эйно. Эльвинг и Плоцкий.

Гуркевич решил не спать всю ночь, чтобы не опоздать, а утром мать едва его добудилась и привела на вокзал полусонного. Он, единственный из всей группы, заснул в поезде.

Восьмая, девятая, десятая пара.

Толкотня, прощание, напутствия, просьбы.

— Не отходите, сейчас поедем.

Звонок.

Пара за парой, группа за группой мы проходим через вокзал на перрон и садимся в вагоны. Кто порасторопнее, занимает место у окна и сможет еще раз улыбнуться родителям на прощание.

Второй звонок, третий.

Старшие запевают песню колонистов: про лес, про то, как незаметно летят веселые минуты. Поезд трогается.

— Шапки держать!

Когда едут в колонию, всегда кто-нибудь да потеряет по дороге шапку. Так уж повелось…

Глава вторая Мальчики отдают деньги и открытки на хранение. — В деревне все переодеваются в белые костюмы.

He высовываться! He толкаться! He сорить!

Первые дни все часто будут слышать это неприятное «не» — пока не узнают, что и почему нельзя. Потом запретов становится все меньше, а свободы все больше. Даже если бы воспитатель и захотел, он не смог бы так мешать мальчикам, как мешают в богатых семьях мать, отец, бабушка, тетя или гувернантка, — ему просто не хватило бы времени на все замечания, советы и увещевания. Поэтому детям в колонии веселее, чем их богатым сверстникам на роскошных курортах, где каждому ребенку не дают веселиться столько взрослых.

Вот по соседним рельсам с грохотом пронесся поезд. Все испугались, отскочили от окон, а потом так и покатились со смеху.

Кто-то уронил на пол бутерброд — снова радость!

— Ой, какая маленькая лошадка! — И все бросаются к окнам, чтобы взглянуть на диковинку.

А это обыкновенная большая лошадь, только она стоит вдалеке, на лугу, поэтому кажется маленькой. Мальчики понимают свою ошибку, когда видят далеко-далеко в поле маленьких человечков и маленькие домики.

Остановка. Все поют и машут платками.

Звенит смех, волшебный смех, который излечивает вернее самых дорогих лекарств и воспитывает лучше самого умного педагога.

— Сдавайте почтовые открытки и деньги! Первый по списку Гуркевич. Сколько у тебя открыток?

Гуркевич отдает на хранение десять грошей и четыре открытки. На этих открытках он будет раз в неделю писать родителям, что он здоров и хорошо проводит время.