Лето в пионерском галстуке

А Володя считал и, видимо, сам справиться не мог. Он так отчаялся, что был готов пойти даже к врачу, лишь бы забыть. Забыть всё, а значит, и Юрку тоже. Но Юрка не мог этого допустить! Володя очень боялся своих желаний. Но не потому ли, что жаждал их воплощения? Не потому ли высказал Юрке всё это, что подсознательно хотел, чтобы Юрка сам подтолкнул его к этому? Чтобы Юрка убедил его, что, в сущности, в «прочем» нет ничего опасного? И что, скорее всего, наоборот — это счастье, доверить себя тому, кто любит?

Наконец Юрка пришёл в себя. Брови поползли на лоб — Володя влюбился! Тяжёлые мысли исчезли, будто их и не было. Володя влюбился! Разве во всём мире есть что-нибудь важнее этого? Нет! Будущее, страхи, ненормальность — всё это ерунда, они ничего не значат и ничего не стоят, если он влюбился. Для «нормального», по его мнению, человека это было бы абсурдом, но Юрке стало так радостно и так захотелось смеяться, что он не выдержал. Хохотнул и силой развернул Володю к себе лицом, толкнул на лежанку из газет и прыгнул на него сверху:

— Чой-то я должен тебя бояться? Что ты мне сделаешь — заобнимаешь до смерти? Да пожалуйста, обнимай сколько угодно.

— Дело не в том, что сделаю — ничего я тебе не сделаю, — дело в том, что хочу сделать. Как маньяк какой-то…

Плохой из Володи вышел маньяк. Невозможно было всерьёз воспринимать угрозы того, кто сидел на полу, безвольно придавленный сверху Юркой.

— И что именно? — Юрка всё понял, но хотел, чтобы Володя признался.

— Это неважно. Всё равно ничего не будет, — но Володя сопротивлялся только на словах, на деле же — не шелохнулся.

— Нет, важно! Скажи мне — что?

— Я не хочу и не буду причинять тебе вред! Юра, ведь это — вред! Это осквернение и кощунство! Я ни за что не…

— Что «это»? Это? — Юрка залез рукой ему под рубашку.

— Юра, не надо!

Володя не выдержал. Грубо схватил Юркину руку и оттолкнул его от себя, потом сел на колени и спрятал лицо в ладонях. А Юрка, окрылённый счастьем — Володя в него влюбился! — отказывался возвращаться на землю. Но вид готового расплакаться Володи остудил его пыл. Юрка попытался взглянуть ему в глаза, но между пальцами смог рассмотреть только нахмуренный лоб.

— Ну зачем ты так, Володь… — он провёл рукой по его волосам, но вместо того, чтобы успокоиться, Володя вздрогнул и разозлился.

— Неужели ты не понимаешь? Неужели не осознаешь, к чему это может привести? Ты не такой, как я. У тебя ещё не всё потеряно! — Володя отнял руки от лица и посмотрел Юрке в глаза. — Юра, обещай, — не для вида, а искренне, дай такую клятву, которую никогда не нарушишь, — обещай, что я останусь у тебя единственным. Обещай, что, как вернёшься домой, возьмёшься за ум и влюбишься в хорошую девушку-музыкантшу. Что не будешь как я. Что ни на одного парня никогда не посмотришь так, как смотришь на меня! Я не хочу, чтобы ты был таким. Это горько и страшно, ты не представляешь, как это страшно!

— Неужели ты так сильно себя ненавидишь? — прошептал в изумлении Юрка.

— Неужели тебе всё равно? Я же больной, я — урод!

У Юрки зачесались руки влепить ему пощёчину, чтобы очухался наконец и прекратил себя оскорблять.

— Нет, мне не всё равно, — вместо пощёчины он обрушил на Володю поток отрезвляющих слов. — Но знаешь что? Когда ты сам — никто и тебе нечего терять, потому что у тебя ничего нет, все эти ужасные мысли очень быстро забываются и приходят другие мысли — трезвые и правильные. Вот, например, я смотрю на тебя и думаю, а что, если они ошибаются?

— Глупости — не могут ошибаться все!

— А вдруг? Я же вижу, какой ты, я же тебя знаю. Это я! Я могу быть неправильным и сумасшедшим, но не ты! Ты — самый лучший на свете, ты самый хороший человек, ты умный и правильный. Это я испорченный, я — какой угодно, я — виноватый во всём, но не ты! Я привык быть во всем виноватым, и от новой вины ничего не будет, это всего лишь капля в море.

— Ты несёшь какую-то чушь.

Юрка не стал отвечать. Чушь? Если Володе станет хоть чуточку лучше, Юрка был готов нести и чушь, и ответственность, готов был врать и скрываться. Но неужели Володе всего этого не было нужно, неужели он хотел избавиться от того, что Юрка столь беззаветно стремился ему отдать? Нет. Вот это настоящая чушь!

Но было больно смотреть на Володю, такого подавленного, почти смирившегося с неизбежным. Было страшно задумываться о том, что он хотел с собой сделать. И жалко его было очень. Так сильно, как себя не бывало жалко.

Юрка слез с него и уселся рядом. Обнял и положил голову ему на плечо.

— А что, если я скажу, что тоже люблю тебя?

В ответ Володя даже не шелохнулся. Чуть погодя выдал холодным тоном:

— Тогда лучше не говори.

— Уже сказал.

— Об этом лучше забыть.

Юрке будто ножом по сердцу прошлись. Как бы Володя ни боялся, как бы ни страдал, неужели не понимал, что слышать от него такое попросту больно?