Лето в пионерском галстуке

Маша убрала руки от инструмента и испуганно уставилась на Юрку. В зале воцарилась напряжённая тишина. Все присутствующие побросали свои дела: Олежка замер, глядя в скрученный трубочкой сценарий, как в подзорную трубу, Володя — в полуприсяде над креслом, Полина и Ксюша — с ладошками у ртов, Петлицын — с гармонью в руках. Все повернули головы и теперь пристально наблюдали за Юркой. Но ему было всё равно. Собой он больше не владел.

— Маша, это отвратительно! — раздражённо воскликнул он. — Ты играешь «Колыбельную» как какую-то польку! Куда у тебя аккомпанемент летит? Почему он заглушает основной мотив? А дальше что? Вот тут, — он ткнул пальцем в ноты, — должно быть нежнее. А педаль почему не жмёшь? Ты вообще музыку не чувствуешь? Совсем не понимаешь, каким должно быть это произведение?! — Он перевёл дыхание и чуть тише, но куда злее процедил сквозь зубы: — Маша, ты полная бездарность!

Первые пару секунд она, замерев, переваривала услышанное, затем губы у неё задрожали. Юрка прочитал по ним «Кто бы говорил», но Маша не могла произнести это вслух, лишь беспомощно хватала ртом воздух. А потом тихо заплакала.

— Реви сколько хочешь, это не меняет дела! — заявил Юрка и тут же почувствовал, что его берут под локоть и тянут в сторону.

— Пойдём выйдем, — прошипел Володя, утаскивая его со сцены, а после — к выходу из кинозала.

Они отошли к боковой стене эстрады, так, чтобы их нельзя было услышать в открытые окна кинозала.

— Юра, что это такое?! — разозлился Володя. — Как это понимать?

Но Юрка, насупившись, молчал.

— Ну ты дал! Не находишь, что это уже чересчур? — чуть спокойнее сказал Володя.

Он навалился спиной на стену и устало закрыл глаза. А Юрка ощутил такое опустошение внутри, что был не в силах даже повысить голос.

— Хватит меня воспитывать, — вяло огрызнулся он. — Ты поэтому просил меня уйти? Знал, что заору на неё?

— Да, — просто ответил Володя.

— Я что, такой предсказуемый? — От этой мысли Юрка ещё больше пал духом: неужели он и правда так прост, что даже настолько личные, глубинные реакции можно предугадать в два счёта?

— Нет, — не задумываясь, ответил Володя. — Просто мне не плевать на то, что ты говоришь.

Юрка поднял на него удивлённые глаза. Похоже, Володя предвидел и эту его реакцию, раз тут же кивнул, не глядя. Повисла неловкая тишина.

Юрка не знал, что сказать, и надо ли было вообще что-то говорить. Одно знал — он не хочет, чтобы Володя сейчас уходил. Но ему нужно было возвращаться на репетицию, а перед уходом он, конечно же, прочитает Юрке нотацию. Так и вышло. Пусть всего пару минут назад Юрка просил Володю больше его не воспитывать, тот всё равно включил вожатого:

— Ты хотя бы понимаешь, что поступил жестоко? — Володя, наконец, удостоил его взглядом. Прямым — в глаза — и как никогда строгим.

— Жестоко? — Юрка фыркнул. — Это Маша поступает жестоко. Она же вообще не понимает, что играет, Володь! Это классическая музыка, она сложная, её невозможно понять за десять минут! Нельзя просто взять ноты, посмотреть в них и заиграть. Нужно чувствовать. Нужно погружаться в музыку, вкладывать себя в неё, пропускать через себя. У меня сердце кровью обливается, когда я слышу Машины потуги! Сам Чайковский в гробу бы перевернулся от этого!

Володя слушал его, то поднимая, то опуская бровь.

— Понимаешь? — на последнем издыхании спросил Юрка. — Ничего ты не понимаешь… Нужно жить музыкой, как жил я, чтобы понять…

— В принципе понимаю, — сказал Володя. — Наверняка не так хорошо, как ты, но всё же… Тебе сложно, но это не отменяет того, что с Машей ты обошёлся плохо. Юр, ведь о твоём музыкальном прошлом по-настоящему хорошо знаю только я! А Маша тут вообще ни при чём. Когда раздавали роли, её назначили играть, мне теперь что… — он запнулся. — Нет, я не буду её выгонять!

— Я не прошу, чтобы выгонял! Не давай ей «Колыбельную», это же невозможно слушать!

— А давай без «давай»? Раз тебе так тяжело слушать её игру, играй сам! Ты знаешь эту композицию, ты умеешь лучше…

— Нет! — резко оборвал его Юрка. — Даже не думай.

— Почему?

— По кочану! Не могу и всё!

— И что предлагаешь делать? Как играет Маша, тебе не нравится, сам играть ты не хочешь…

— Да пусть играет Маша, только не её!

— Но она нам идеально подходит! И Маша нам подходит, а ты… Ты должен попросить у неё прощения!

— Вот ещё! Я ничего ни у кого просить не буду! Никогда.

— Да-да, «сами предложат и сами всё дадут!»[4] — Володя закатил глаза и вдруг покачал головой и улыбнулся: — Ну и ребёнок же ты.

— Сам ты ребёнок! Я не боюсь извиняться. Просто эта Маша, она… она меня бесит!

Володя невесело усмехнулся и развёл руками:

— Куда ни глянь, тебя все девчонки бесят.

— Неправда! — воскликнул Юрка, хотя к своему ужасу понимал, что Володя прав.

А Юрке ужасно хотелось, чтобы он ошибся, хотелось, чтобы кто-нибудь «нравился» так же сильно, как этот ехидный, вредный, всегда и во всём правый вожатый. Но нет. Здесь и сейчас Юрку на самом деле не влекло ни к кому, кроме него. Здесь и сейчас Володя на самом деле не ошибался. И Юрка решил, что пусть он хотя бы думает, что ошибается. Но врать пока не решался.