Лето в Провансе

Я поворачиваюсь к Нико и вижу в его глазах любовь ко мне. Как я могла сопротивляться правде? Может быть, я ее стыдилась? Боялась сознаться себе, что полюбила другого мужчину так, как должна любить мужа? Я принимала свое чувство к Эйдену за всепоглощающую любовь, но разве возможна уверенность, когда не с чем сравнивать?

Любовь к Нико тронула мою душу раньше, чем сердце. Любовь к Эйдену была юношеской страстью. Гормоны и долгие разлуки приводили к бурным выходным в промежутках между занятиями в университете. Мысли о любви воспламеняли нас, все, что мы вместе испытывали, было нам внове: брак, покупка дома, корни…

Страсть, связавшая нас с Нико, была совсем другой. Окажись она сугубо физической, она бы мало для меня значила. Я бы в ней не обольщалась и легко бы от нее отмахнулась. Но то, что заискрило между нами, было таким мощным, что я испугалась и собралась с силами, чтобы с этим бороться. Потому и уехала. А теперь вижу, почему вернулась.

– Вы не носите обручальное кольцо, – тихо произносит Нико.

– Нет.

– Я не хочу вам лгать, Ферн. Прошлым летом, привезя сюда Изабель, я хотел понять, правильно ли я вас изобразил. Она стояла здесь и смотрела на картину. Знаете, что она сказала? Она обвинила меня в том, что я в вас влюблен. Этого я не ожидал; мне просто нужна была ее экспертная оценка, подтверждение, что муза жива, что дело вовсе не в том, что мое сердце тает при каждом взгляде на эту картину. Ее реакция стала для меня шоком. Неужели это так очевидно? Для нее – да. Я признался, что никогда не говорил с вами о любви; как бы я мог, учитывая обстоятельства? Изабель обозвала меня болваном.

Я подхожу ближе к картине, испытывая восторг перед изощренностью мазков.

– Как она вас! Но и ей пришлось несладко, учитывая ее чувство к вам.

Он кивает:

– Со временем она наверняка кого-нибудь найдет. Она мало кому доверяет, я – во многих смыслах ее зона комфорта, потому что мало кто знает правду об ее первом муже. Граница между нездоровой одержимостью и жестокостью очень нечеткая. Он ее не соблюдал. Мы с Изабель привыкли все обсуждать открыто, поэтому я не оскорбился. Я сказал ей, что до встречи с вами не понимал, какую боль может причинить любовь. Потом я это оценил, это было прямо как божественный экстаз. Никогда не узнать эту правду – вот настоящая боль.

Нико – человек глубоких чувств, это и делает его вдохновенным живописцем, но подобная чувствительность имеет изъяны.

– Это она заставила вас написать письмо? – спрашиваю я, стараясь не волноваться.

– Да, я не хотел. Какое я имел право вас тормошить? Но чем больше я бился над текстом, тем лучше понимал, что нет ничего плохого в признании в любви, даже безответной. По крайней мере, для Изабель и для меня это так. Сейчас мы с ней не разговариваем, я трачу больше времени на преподавание, чем на живопись. Это ее раздражает, но она меня простит, потому что наша дружба преодолевала и худшие испытания.

Я думала, что потребую уничтожить картину. В действительности, стоя перед ней, я чувствую только невыносимое вожделение и чувство причастности.

– И вы счастливы? – рискую я спросить.

– Счастливее не бывает. Меня больше не мучают кошмары – почти никогда. Я позволяю себе просматривать старые наброски и все больше убеждаюсь, что мои сны были вещими. Женщиной, являвшейся мне в них, были вы, но тогда наши пути еще не пересеклись. Вашим предназначением было спасти меня, что вы и сделали. Вы отдались мне тем единственным способом, которым могли. И это значило для меня все.

Я обнимаю Нико за шею, он привлекает меня к себе так ласково, что мне кажется, что сейчас у меня лопнет сердце.

– Я не ангел, Нико, – шепчу я, касаясь губами его плеча. – Я всего лишь женщина, думавшая, что знает, что такое любовь, но убедившаяся, что не знает ровным счетом ничего.

Декабрь 2020 г.

35. Два человека, одна жизнь

Выдался напряженный день, а теперь я направляюсь в мастерскую Нико, меня зовет холст. Этим вечером я намерена наложить последние мазки на картину, которую Изабель торопит закончить для своей следующей выставки.

Но когда я распахиваю дверь, в комнате, к моему величайшему удивлению, перемигиваются несчетные греющие свечи. Нико сидит на ковре среди россыпи подушек и подушечек. Рядом с ним ведерко для льда, из него торчит бутылка какого-то невиданного вина и любовно собранный букет голубых зимних ирисов. Я смотрю на него с недоумением, слегка приправленным осуждением.

– В чем дело? – спрашиваю я, подходя к нему.

У Нико загадочный, немного насмешливый вид – Моне Лизе с ее сардонической улыбкой до него далеко, когда он что-то затевает.

Он вскакивает, я легко касаюсь губами его губ: меня не проведешь. Но его руки скользят по моему телу, один поцелуй превращается в два, в три. Беда в том, что он неотразим и знает это.

– Как вкусно! Даже сладко. Ты ела торт?

Мне смешно, он с осуждением отстраняется.

– Я бы, конечно, польстилась на стряпню Марго, если бы она оказалась у меня под самым носом. Увы, я всего лишь несла пустое блюдо в посудомоечную машину.