Лето волков

– Значит, ты меня боксою, боксою, пехота?

– Как умеем, черноморец. Как умеем!

Дыхание у лейтенанта было хриплым. Он ушел от размашистых кулаков Валерика, пригнувшись, и коротко, но уже не сильно и беззлобно ударил в скулу. Морячок засопел.

– Ничего, пехота… раз ты нечестно, по-городскому, так мы по-флотски.

Он быстро вытащил ремень из брюк и намотал на кулак, выставив вперед утолщенную свинцовой подкладкой бляху.

Получил еще раз, но, пользуясь тем, что соперник стал задыхаться и хрипеть, поднырнул и нанес удар под дых.

Иван тут же присел. А затем свалился на землю, свернувшись от боли. Кашель сотрясал его, а воздух не хотел возвращаться в легкие.

Валерик хлюпал носом, а губы плохо шевелились. Но он был настойчив.

– Вставай! Еще не кончили. Нечего стимулировать!

Он распустил ремень, и теперь бляха стала кистенем на кожатке. Морячок покрутил этим орудием над головой, но тут же полетел на согнутого лейтенанта, перекатившись через него в смятый бурьян. А там, где он только что был, стоял Попеленко и держал в руках «дегтярь», с удивлением глядя на приклад.

– От яка штука пулемет! И не стреляет, а с ног валит!

– Ты ж из меня горбатого сделал, – с натугой сказал Валерик из лопухов. – Разве ж так культурно – по хребтине?

– Извинения прошу, – сказал ястребок. – А разве культурно бить товарища командира в грудя? Там же все порането-перешито.

– А я откуда знал?

– А у меня шо, было время на медицинский разговор?

31

Иван, наконец, распрямился, не вставая с земли. Выкашлял на ладонь несколько «червячков» крови. Вытер руку о траву. Привстал, покачиваясь. Ощупал грудь, где находился самый крупный шрам.

– Чего там? – спросил морячок уже с сочувствием.

– Там ребра. Плохо срослись. Ты чего полез ее хватать? – спросил Иван.

– А чего, нельзя?

– Да мы ж сосватаны, дурень!

– Сосватаны? Кого? Как? Мне Климарь совсем другое сказал про нее! Он такое сказал… Да я ему ноги вырву и спички вставлю!

– Это вряд ли. Климарь на месте? – спросил Иван у своего помощника.

Попеленко огляделся. Насытившийся объедками Буркан сидел рядом и глядел на всех веселыми, довольными глазами.

– Собака тут, – сказал Попеленко и посмотрел на своего отпрыска. – А сам?

Васька виновато шмыгнул носом и тут же получил добрый подзатыльник.

– Где ж твоя дисциплина? – спросил Попеленко. – Вот учу патрулювать – все без толку!

Васька стремительно ринулся с пустыря, расталкивая глухарчан, которые, увидев разговаривающих Ивана и Валерика, решили, что все идет как надо, по сельским законам ссор и примирений.

– А Семеренков? Тося? – спросил Иван.

– Та я ж до вас побег! – Попеленко чуть не плакал. – Сам погибай, а командира выручай!

Лейтенант с трудом сделал несколько шагов.

– Обштопали меня, как щенка, – сказал он хрипло.

Он приходил в себя. Васька уже несся навстречу:

– Бабка Тосю вашу домой повела.

– А батько?

– Чей батько?

– Не твой. Гончар!

– Нема.

– А забойщик?

– И Климаря нема.

Иван, уже почти бежал, тяжело дыша и оглядывая все вокруг. За ним Валерик. За Валериком трусил Попеленко, нагруженный пулеметом и карабином. За Попеленко Васька. За Васькой, помахивая хвостом, Буркан.

– А ты куды? – обернулся к Ваське Попеленко. – Беги запрягай.

32

Глухарчане, толпившиеся у стола, смотрели вслед, не понимая, то ли продолжать гулянку, то ли попридержать свои здоровые намерения. Все чувствовали, что случилась более крупная неприятность, чем драка двух парней.

– Де ж Серафима? Ведь недоругались! – говорила Кривендиха Тарасовне.

– Чого доругиваться? Хлопцы уже помирились, и вам треба выпить разом, як положено!

Глумский, подвыпив, сидел, угрюмо глядя в стол.

– Все, – он встал. – Гулянка закончилась, получили полное удовольствие.

В это время вылез из-под стола плачущий от обиды Гнат.

– Ой, Гнат, – сказала Кривендиха. – Забыли про тебя. Не покормили по-человечески. Садись!

Гнат сел и понял, что он обладатель огромного количества недоеденного. Взял кусок хлеба, колбасы и замычал. Пел что-то веселое, но грязные слезы еще не успели высохнуть на лице взрослого ребенка.

33

Серафима усадила Тосю на скамейку у стены хаты.

– Ну, шо такая напуганная? Мой дед молодой был, ой! Хто глянет на меня, сразу в драку, чистый петух. Десять разов сватался, а дрался – не сосчитать.

Тося сидела прямо, глядя перед собой. Она была все в том же платьице, шов которого слегка разъехался на боку, и запылившихся на току городских туфлях. В сарае призывно и хрипло от натуги мычала корова.

– Господи, Жданка небось не поена – не кормлена, – спохватилась Серафима. – Где тут у вас все? Лушпайки есть? А высевки? Щас запарим, щас! – она принялась растапливать летнюю печь. – Ой, краля моя, як же ты с хозяйством управляешься?

Когда Серафима, раздув печь, подняла голову, она увидела, что Тося, уже в старом сером платке, в рабочем халате, в стоптанных, с обрезанным верхом сапогах, несет в сарай полное ведро. Смуглая жилистая рука девушки напряглась, выдавая и силу, и сноровку.

Рев коровы перешел в сопение и тяжелые вздохи пьющего животного. Тося поощряла кормилицу ласковыми, похожими на ответное мычание, звуками.

– Будет хозяйка, – сказала бабка.

34