Лето волков

– Осторожно!

Семеренков с портрета смотрел на свое произведение. Художник пририсовал гончару пиджак с галстуком.

5

Попеленчиха, с грудничком на руках, сопровождаемая ходячими босыми отпрысками, шептала Тарасовне:

– Токо, шоб, значит, никому. Слово мужу дала. Ни душе!

– Да вот те хрест! – мелькнуло троеперстие соседки.

– Семеренков, помираючи, указал место в карьеру. Глазами повел, шось блеснуло, як молния, и на том месте открылись мешки.

– Свят, свят, свят, – ужаснулась Тарасовна и еще раз перекрестилась.

– Все повные денег, сотельные, тридцатки… и ще сумка с золотом!

– Ой, боже!

– Мой не соврет. Он в почете. Сегодня бой держал. Глумский его на медаль подаст!

Попеленчиха отправилась к Яценчихе, а Тарасовна затрусила к кучке односельчан. Там ее сообщение вызвало смятение умов. Голендухи бросили гроб и пошли, с молотками и топорами, туда, где жужжали голоса. Тарасовна повторяла рассказ, особенно упирая на то, как «жахнули три молнии». Туговатый на ухо старший Голендуха требовал повторить еще раз.

– А ты шо, на концерте? И гроши платил? – цыкнула на него Мокеевна.

– Не плюйся на меня, кума! Два зуба золотых, а плюешься.

Поругались. Тема больших денег сделала всех чрезвычайно нервными.

Вокруг Кривендихи собралась своя группка.

– Я токо своим, – сказала Кривендиха тихо. – Сын сказал: секретно!

– Кондратовна, мы як рыбы, – пообещала Малясиха.

– Гро́шей немерено! Валерик говорил, скоко мильонов, я спуталась.

– А чего ж он полаялся с ними? – спросил Маляс.

– Он в прынцып ударился.

– Это я уважаю, сам такой, токо с прынцыпу денег не бывает.

– Подивиться бы, так окна завесили, – вздохнула Кривендиха.

– Подсчет положено в закрытом помещении, – объяснил Маляс. – Я в городе поставлен был истопником. А рядом банк. Меня даже проверяли, где надо. Деньги имеют свойство. Вот эти у них, – указал на контору, – были в обращении, а когда свежие привозят, от них сильный запах! Здалека чутно!

– Шо ж ты, кум, денег нанюхался, а вернулся в драных штанах? – съязвила Кривендиха.

Дело кончилось сварой. Не иначе дьявольские гроши были найдены! И все же вскоре наступило перемирие. Желание знать свежайшие новости объединило глухарчан в одну стаю, глухо гомонившую у конторы.

Малашка, вся в глине, появилась первой, за ней Оринка, Галка и Софа.

– Вы скудова, девки? – поинтересовалась Малясиха.

– На карьер бегали. Слышали, шо черти повылезали, сожалеют, плачут.

– Ой, отчаянные! И шо? – спросила Кривендиха.

– Та нема чертей. Только Попеленко с карабином трясется.

– Ой, страсти господни! А чего он караулит? Все свезли в контору.

– Может, ще шо-нибудь обнаружится. После дощу глина рушится. Попеленко показал тридцатку. Говорит, вылезла с глины, як трава. И золото валялось. Сережки брулиантовы, обру́чки, перстни и то, шо на грудях носят.

– Броши, – сказала Софа, зевая. – И даже зубы золоты от покойников.

– Не дай бог такие зубы в хате, – охнула Тарасовна. – Ночью загрызуть.

Перед лицом грядущих неприятностей решили держаться вместе.

6

Отворилась скрипучая дверь конторы. Глумский протер усталые глаза:

– Хочу заявить официально. Тут некоторые распространяют слухи. Так вот! Никаких денег и прочего нема, а только документы немецкого происхождения, которые являют важность. Повезем срочно в район. Похороны, ввиду военного положения, сегодня. Все!

Председатель исчез в полутьме конторы.

– Ну, наводят тень на плетень, – заявил Маляс.

– Глаза засоряют! – согласилась Тарасовна. – И похороны сразу!

– А к рукам скоко прилипнет, а?

– Ну, то зря, – возразила Тарасовна. – Глумский честный.

– Честность действует до определенной суммы! – поднял палец Маляс.

Попеленко, меся грязь, вернулся с карьера. За спиной карабин, пилотка-словачка сбилась, из кармана торчали тридцатки. Одна бумажка упала в грязь. Маляс подобрал, догнал ястребка:

– Вот. Ваше добро. Чужого не берем.

– Сунь мне в карман.

Попеленко, постучав, вошел в контору. Щелкнула задвижка.

– Видала? Тридцатка им не деньги. «Сунь в карман!»

– Ты сходи на карьер, – шепнула Малясиха мужу. – Может, чего осталось?

Крот и Олена продолжали стоять в стороне от общего гама. Кузнец почесал пропитанную сажей полуседую шевелюру.

– Скоко молотом стучал, по́том обливался, а тут – из глины богачество.

7

На опушке, в высокой траве, лежали трое: Юрась, Дрозд и Горелый. У Горелого ремни перехватывали крепкую спину. Обожженную часть лица он окунул в зелень. Дрозд изучал в бинокль контору и собравшихся.

– А, может, зараз атаковать, захватить гроши? – предложил Юрась.

– Ты уже атаковал. Прибежал без кепки, – произнес Горелый своим «свистулечным» голосом.

– Лейтенант, гад! Пулемет на улице, а он с автомата. Кепку пулей снесло.

– А надо было голову, – Горелый взял у Дрозда бинокль.

Увидел идущего к карьеру Маляса:

– Вот что, Юрась! Ползи к этому охотничку, как его. Скажи, чтоб приходил в лес, он знает куда.

Юрась, оставив ППШ, ящерицей подполз к дороге, затаился в бурьяне.

Охотничек вздрогнул, увидев вдруг, среди зеленой гущи, чью-то руку. Палец поманил его. Маляс остановился и медленно пошел к пальцу.

8