Лето злых духов Убумэ

Я чувствовал, что мое замешательство усиливается. Кёгокудо посмотрел на меня так, как мог бы смотреть родитель на своего безнадежного ребенка. Кончиком пальца он провел по крышке маленького сосуда, который все это время держал под рукой.

– По этой причине статьи, которые ты пишешь, бросают тень на репутацию моей профессии. Ты рассказываешь о призраках и одержимостях, устраивая шум вокруг этих явлений и представляя все так, будто они существуют в действительности. Ты пишешь о том, что принципиально неподвластно науке, так, будто оно когда-нибудь может быть ей подвластно – или даже как будто она уже частично справилась с этим и нашла некоторые ответы. По меньшей мере, что она их вскоре найдет. А потом ты же описываешь некие немыслимые, ужасающие происшествия и явления, которые наука, по-твоему, не способна объяснить. Таким образом, ты утверждаешь сразу две противоположные точки зрения, разве нет? А когда ты начинаешь перечислять свои примеры чего-нибудь странного, что наука никогда не объяснит – никогда не сможет объяснить, – к тебе приходят возмущенные сторонники науки, заявляющие, что твои утверждения антинаучны. В конечном итоге на их глаза оказываются надеты шоры гораздо более плотные, нежели у любого убежденного мистика. Люди науки отворачиваются от этих явлений как от полной чепухи, зато вокруг начинают, подобно придворным прорицателям прошлого, толпиться разнообразные чудаки, предлагающие купить у них обереги и талисманы, от которых нет никакого толка, – в это мгновение на лице Кёгокудо отразилось глубокое отвращение, – и все кончается дешевым балаганом вроде парапсихологии, которая в качестве научной дисциплины имеет не больше смысла, чем кошка, несущая яйца.

Сравнения, которые использовал мой друг в своих рассуждениях, всегда были немного странными.

– Ну, я не буду утверждать, что понимаю все, о чем ты говоришь, но общее направление улавливаю. Тогда скажи мне вот что: какое место в твоей теории устройства мироздания занимают психология и неврология, на изучение которых я потратил так много времени и сил? – Я вытащил из нагрудного кармана сигарету, пошарил в поисках спички, нашел ее и зажег. На краткое мгновение в воздухе возник запах горящего фосфора, который мне всегда очень нравился. – Если наука не может объяснить человеческую душу, то в таком случае эти дисциплины – тоже вздор и шарлатанство?

Кёгокудо отрицательно покачал головой.

– У всех есть нервная система. Когда она требует лечения, ты идешь к неврологу. Это ничем не отличается, скажем, от лечения геморроя. Нервы соединены с мозгом, а мозг – всего лишь продолжение нервной системы. И хотя в последние годы мы не добились в его изучении особенного прогресса, очень скоро врачи научатся лечить и его – точно так же, как геморрой.

– Мне неловко говорить тебе об этом, но тебя, похоже, очень заботит твой геморрой. На самом деле даже современными средствами его не так уж просто вылечить.

– Не пытайся сбить меня с толку своими дешевыми шуточками, – усмехнулся продавец книг. – Итак, психология и неврология. Они прекрасно работают, пока остаются в своих границах, то есть до той поры, пока их заботит человеческое тело. Череда заблуждений начинается с того, что об органах – таких как мозг или нервная система – начинают думать как о разуме или душе человека. Это та самая ошибка, которую допустили доктор Иноуэ и группа его последователей, когда они решили обвинить во всех проблемах на свете нервную систему. В конце концов им пришлось объяснять даже призраков, о которых они так любили рассуждать, как неврологический феномен. Это грустно, правда, – заключил он, хотя по выражению его лица не было заметно, чтобы мой друг действительно сожалел.

Говоря про доктора Иноуэ, Кёгокудо, очевидно, имел в виду профессора философии Иноуэ Энрё, который жил в эпоху Мэйдзи[15] и занимался исследованиями ёкаев и обакэ – призраков и духов из японского фольклора.

– Возможно, но люди ведь действительно видят странные и причудливые вещи, когда у них не в порядке нервы. Я думаю, Иноуэ Энрё был весьма прогрессивным мыслителем для эпохи Мэйдзи. Что такого плохого было в его исследованиях? – Мне хотелось показать моему другу, что я знаком с именами, которые он упоминает.

– Я вовсе не сказал, что в его работах было что-то плохое, – напротив, я считаю, что он заслуживает нашего сочувствия. И, как ты и говоришь, мозг и нервная система действительно тесно связаны с душой. Тесно связаны – но не тождественны.

Кёгокудо замолчал, и в его глазах мелькнул отблеск неподдельной радости. Никто из тех, кто знал этого человека лишь поверхностно, никогда не видел его в подобном настроении. Его недовольное и раздраженное выражение лица редко менялось, и мне потребовались долгие годы знакомства, прежде чем я научился различать малейшие изменения в его поведении. Но даже теперь мне иной раз бывало трудно заметить веселье, скрывавшееся за его угрюмым видом, хотя имелся один верный признак: когда Кёгокудо был доволен, он говорил даже больше, чем обычно.