Летом перед грозой

Сам вторым браком женат, и у самого – ну точно такая же жизненная история.

Один в один.

– Ну, да, – тяну.

Глебушка хихикает.

– Славкин! – командует. – А что сидим, кого ждем?! Нормальные-то пацаны посидят-посидят, да и выпьют маленько.

.Подняли по третьей.

Молча, разумеется.

Мы с Лариным в одних и тех же войсках служили, у дяди Васи, там про третий тост объяснять никому ничего не надо.

Славян не служил, конечно, но с нами – уже привык.

Выпили.

Закусили чем бог послал.

– Ладно, – поднимаюсь. – Пойду я в тамбур, отравлю организм никотином. Не балуйтесь тут без меня…

Глава 5

.Я вот вообще не понимаю, кстати, как буду ездить в поездах, когда в них запретят курить окончательно.

Даже, вот, подумать боюсь.

И дело тут даже не в том, что «не утерпишь»: эта-то проблема как раз вполне себе даже и решаемая.

Те же электронные сигареты, да и открытое окно в сортире еще пока что никто не отменял.

Но – вот так постоять в тамбуре в одиночестве, слушая стук колес и разглядывая проносящиеся в ночной темноте огоньки грустных северных полустанков, я уже не смогу.

Просто – повода больше не будет.

А жаль.

.Потому как не знаю, как у вас, а у меня – именно вот в такие моменты по-настоящему хорошо думается.

В том числе и о стране, в которой мы все с вами живем.

Нет, правда.

Бесконечность пространств, сумеречное спокойствие лесов, однообразие полустанков или, как сейчас, ночью, тревожная желтизна пристанционных огней под монотонную музыку стука колес и качающийся вагонный пол под ногами – это едва ли не лучший фон для одиночества и понимания, которое только и возможно при одиночестве. Поезда вообще изначально заражены экзистенциализмом, а курящие тамбура тем более: жесткая замкнутость железной коробки, помноженная на проносящуюся за окном бесконечность, способствуют погружению в себя, одновременно тревожа и успокаивая.

Особенно после третьей рюмки, ага.

А после пятой так вообще возникает риск впасть в меланхолию, с переходом, после седьмой-восьмой, в слегка пошловатую сентиментальность. И вам после этого только и остается, что допиться до полного катарсиса.

Шучу-шучу.

Просто в этой жизни хватает вещей, от которых только ирония и спасает.

И – более ничего.

Ибо верхние пуговицы у рубашки, безусловно, можно и нужно время от времени расстегивать, но человек, постоянно расстегнутый до пупа, теряет стиль: и прощать себе такого нельзя, потому как это прямой путь к деградации, поскольку в определенном возрасте утрата стиля начинает грозить потерей самого себя, и это начинаешь чувствовать как никогда остро и наверняка…

… Покурил.

Уткнулся слегка разгоряченным лбом в холодное оконное стекло. Ай, думаю, какие мы все-таки молодца, что снова туда выбрались.

Ай, молодца.

.В купе, когда я вернулся, уже вовсю спорили про Украину.

Вот сколько не езжу последнее время по России – всюду говорят о войне.

И хорошо, кстати, что пока еще только говорят.

Когда я вошел – замолкли.

Просто у каждого своя работа, а в доме повешенного о веревке как бы не дискутируют, да.

– Гкхм, – наконец-то прокашливается Славян.

Я киваю.

– И о футболе, – говорю, – тоже ни слова. В гробу я их, мать, через поперечную, видал. Обо всем остальном – да сколько вам будет угодно…

– Не понял? – удивляется Глеб. – А при чем тут футбол?

Я хмыкаю.

– А при том, что сольют наши на чемпионате мира, – кривлюсь. – Позорно и скучно сольют. Особенно если без Широкова. Я поэтому сейчас с вами тут. В поезде на Кольский еду. А не на самолете в Бразилию лечу.

– Да, – вздыхает Славян, – я, в общем, тоже.

Покривились, пожали друг другу руки.

Славка принялся разливать.

– А скажи, – все-таки решается, – Валерьяныч. Чё там в ваших верхах по Украине-то слышно? Ну ведь все равно в покое не оставим. Будем, как твой любимый кот, вокруг сметаны ходить. Так что лучше уж тут, в поезде поговорить. И ехать себе с чистой головой дальше на Кольский, как считаешь?!

Я вздыхаю.

– Это, – интересуюсь ехидно, – в каких «верхах»? Ты отечественную журналистику, что ли, в виду имеешь?

Он кривится, подмигивает:

– Знаем мы, – говорит, – твою «журналистику», Ва-лерьяныч.

… Знает он, думаю.

Убивать таких «знатоков».

Но в ответ только вздыхаю:

– Если б, – говорю, – ты, Славка, реально что «знал», ты б меня сейчас вообще ни о чем бы и не спрашивал. Потому как был бы ты тогда под очень, извини меня, даже и серьезной подпиской.

Посмеялись.

Я взял ломтик сала, завернул в него разрезанную пополам дольку чеснока, макнул в горчицу, положил на кусок черного хлеба.

Поднял рюмку:

– Давайте, – говорю, – парни, для начала выпьем. За то, чтобы дрянь, которая шагает сейчас по украинской земле, никогда не пришла на нашу…

… Ларин покивал, пожевал губами.

Славка просто выпил.

Согласился, значит.

Да и у меня водка тоже как-то очень по-доброму провалилась.

Добавил к сооруженному бутерброду ломтик малосольного огурца, зажевал, горчица пряно обожгла рот.

Подумал.

Соорудил следующий и сразу же после этого понял, что что-то пошло не так.

В смысле, – есть как-то сразу и неожиданно – расхотелось.

Нда.

Ну, да ладно, может быть, чуть попозже.

.Гляжу, а парни – молчат.

Смотрят.

Ждут.

Надо все-таки, стало быть, отвечать.