Летом сорок первого

Опустив руки на досье полковника Бертольда Франца Дельбрюка, адмирал устало откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Он, многоопытный и прожженный службист, явственно представлял себе, что сейчас, после того что произошло в кабинете Гитлера, начинается новый, еще более опасный виток яростного соперничества между германской военной разведкой и тайными службами имперской безопасности – могучими, быстро набирающими силу, не брезгующими никакими средствами. И больше всех в этом негласном состязании Вильгельм Канарис опасался Вальтера Шелленберга...

Глава пятнадцатая

1

Широкий армейский ремень, перекинутый через плечо, жесткий и шершавый, к которому приторочены носилки с раненым, быстро натер Закомолдину шею до крови. Да и не только ему одному. У его напарника унтер-офицера Хельмута Геттеля от ремня образовалась кровавая рана. Натерли себе шеи и Симаков с Черновым. Не лучше выглядел и Ляхонович, который шатался под тяжестью груза.

– Давай, давай, Европа! Топай! – в спину Закомолдина тыкали дулом автомата. – Шевели ногами!

– Доннерветер! – ругался по-немецки Хельмут, стараясь не сбиться и шагать в ногу с молчаливым русским лейтенантом, который ему нравился все больше и больше.

Геттель, шатаясь от усталости, мысленно ставил себя в его положение и каждый раз приходил к убеждению, что он, Хельмут, давно бы не вытерпел, взорвался, наделал глупостей, которые еще неизвестно чем кончились бы для него. А этот русский стоически переносит оскорбления и, словно покорный и трудолюбивый вол, несет раненого, которому с каждым новым переходом становится все хуже и хуже.

Хельмут с ужасом думал о трагической минуте, которая вот-вот должна наступить. Раненый все чаще и чаще впадал в забытье, бредил, метался в жару, а в таком состоянии ему ничего не стоило совершенно случайно нажать на спусковой крючок и полоснуть им с лейтенантом в спины автоматной очередью.

– Давай, Европа, топай! – деловито покрикивал старшина Данильский, шагавший рядом с автоматом в руках. – Шевели ногами.

На руке у него поблескивали циферблатом командирские часы. «Трофей», который он снял с Закомолдина.

Пятые сутки разведчики капитана Терехина шли по тылам немецкой армии, продвигаясь все дальше и дальше на восток, к линии фронта. Шли главным образом по ночам, при свете луны, заранее наметив маршрут движения. Они и не упускали возможности двигаться и при дневном свете, выбирая самые глухие места, звериные тропы, всячески соблюдая предосторожность и далеко обходя населенные пункты. Обходили стороной и места, откуда доносилась стрельба, где кто-то вел бой с немцами. Капитан Терехин спешил выйти к своим.

Сергей большую часть пути шагал молча. Убедившись, что Терехина ему не переубедить, что и его, и бойцов тот упорно принимает за переодетых диверсантов, Закомолдин думал лишь об одном: скорее бы выйти к своим, пока жив раненый, пока есть шанс выжить, а там разберемся...

Он не обижался на капитана, понимая того чисто по-человечески. Война изменила Сергея, хотя он и не знал, каким Терехин был раньше, но чувствовал, что не таким. На его месте, может быть, и он вел бы себя так. За время скитальческой жизни по тылам, где каждый день и час его подстерегала опасность, Закомолдин привык поступать исходя из обстановки, непосредственно по сложившейся ситуации, а не придерживаться какого-то определенного плана, требований и инструкций, как-то сразу устаревших канонов, благодаря которым можно было запросто оказаться в «могилевской губернии», да еще прихватить с собой в попутчики и других. Впрочем, смерть Сергея не пугала, она уже перестала казаться ему чем-то ужасным и диким. Вот только идиотски глупейшего положения, подобного тому, в которое они попали, Закомолдин себе представить не мог.

Лейтенант с озабоченным видом оглядывал своих бойцов, их хмуро сосредоточенные лица, понурые фигуры, и жалость к ним поднималась в его груди. Кто ж, как не он, их командир, виноват в том, что свои их не принимают за своих, а, повязав веревками, гонят как пленных. Чернов, опустив стриженую голову, шевелил губами и по их движениям можно было догадаться, какие слова он произносит, а Силиков отрешенно глядел перед собой, думая о чем-то далеком. О том, чтоу него под гимнастеркой, он даже не заикнулся, понимая, что и это вряд ли могло им помочь. Что же касается унтера Геттеля, то Закомолдин видел, как тот старается из последних сил, цепляясь за возможность выжить, и, кося глаза, со страхом поглядывает на раненого, который то впадает в забытье, то мечется на самодельных носилках, скрежеща зубами, не выпуская из рук заряженного автомата.

– Не растягиваться! Шире шаг! – командовал капитан, шагая налегке. – Еще рывок и привал! До самого вечера.