Летопись 1. Крылья черного ветра

Это было давно, еще до того, как Люди посмотрели в лицо Солнцу. Намо изначально поражала и восхищала двойственность бытия, в которой заключалась сущность жизни Арды. Он находил ее во всем, даже в самом простом, и ему всегда было радостно отыскивать ее повсюду и разбираться в разных ее сторонах. Тогда-то он впервые и подумал о Равновесии, и восхитился глубиной разума Единого, создавшего такое, и вечной изменчивостью Равновесия, дающего жизнь Арде. Но постепенно он стал замечать, что Манве заменяет Равновесие мертвой симметрией. Манве — Король Мира, избранник Эру… Значит, такова воля Эру? Значит он, Намо не прав? Намо тогда еще безоговорочно верил Эру — и перестал верить себе. Но — не перестал думать. «Нет ничего дурного в моих мыслях, если я буду держать их при себе. Пусть они будут в моей Книге. Никто не увидит их, и не будет от них беды», — думал он. Первый шаг был сделан. Теперь надо было идти дальше. Либо мыслить и действовать самому, либо подчиниться Эру. А Намо верил Единому и наместнику его Манве. Поэтому он отверг себя. Но не мог отвергнуть Двойственности. Она была перед ним — всюду и везде, и он, сколько ни пытался уйти от нее, не видеть ее, оставался зрячим. И с ужасом понял, что кроме него может видеть Двойственность или смеет ее видеть и не скрывает этого только один из Валар — Мелькор.

Изначально Намо тянулся к нему, видя, в нем нечто близкое себе, хотя и не понимал — что. И одновременно боялся его. Или себя? Душой он понимал правоту Мелькора в его деяниях, но Манве говорил, что это против воли Эру. И эта двойственность страшно мучила Намо. Тогда, не выдержав, он решил избрать какую-либо из сторон, и избрал — Свет. Так он думал тогда. И ожесточил сердце свое против Мелькора. Он избрал Эру. Потому-то он не сказал ни слова против приговора Эльфам Тьмы. Он умел предвидеть, и ужас охватил его, когда внезапно он понял, что с ними сделают, хотя никто еще ничего не сказал. «Нет. Нет. Этого не может быть, — убеждал он себя, — Эру милостив. Это все опять мои мысли. Гнать, гнать их. Ничего плохого не случится. Эру всегда прав». И в то же время душа его мучительно сжималась, и трусливые доводы разума гасли в наползающей волне ужаса. И когда Мелькор упал на колени перед Манве, Намо не выдержал. Он ушел. Король Мира в ликовании своем не заметил его ухода.

«Он унижается. Унижается ради других — он, Враг Мира, Зло, спасает других… Сколь бы ни были неправедны его дела, разве это деяние — зло? Творящий зло делает добро для своих учеников… Но он не может, не способен, не должен, он — зло!» Двойственность вновь была перед ним. Не уйти. Не ослепнуть. Это было потрясением. Но его ждало еще более страшное потрясение. Он брел в муке и смятении по своим необъятным подземным чертогам, и, сам не зная как, оказался в покое, отведенном Людям.

…Они возникли, как вспышка молнии. В окровавленных черных одеждах — такими были их тела, брошенные без погребения на поле битвы. Такими они явились перед ним — в Чертогах Людей. И, едва выговаривая слова, он сказал не своим голосом:

— Кто… Почему здесь…

Его губы тряслись. И он услышал ответ, звучавший внутри него, в его мозгу.

— Мы Люди.

Он ничего больше не мог вымолвить. Он узнал их. И ненависть встала перед ним жгуче-холодной волной — ненависть к Мелькору, что довел их до такого конца. Ненависть к Манве — тому, кто прочел приговор. Ненависть к их сородичам, обрекшим их на смерть. Ненависть к себе — за то, что посмел себе не поверить. И это был второй шаг в сторону от пути Эру, ибо он посмел взвешивать деяния Короля Мира, изначально правого во всем.

Он не успел спросить больше ни о чем — голос Эонве призвал его в тронный зал. Он поднялся наверх. Там уже стояли четверо — Эонве и, между Тулкасом и Ауле — Мелькор. Намо тяжело посмотрел на всех и мрачно спросил:

— С чем пришел ты, глашатай Короля Мира?

И Эонве, возвысив голос произнес послание Манве.

— «В великой милости своей Эру, Единый, Отец Всего Сущего, жалея Арду, повелевает подвергнуть Мелькора, отступившего от пути Его, того, кто восстал в мощи своей, примерному наказанию. Посему Король Мира Манве Сулимо, наместник Единого в Арде повелевает заточить отступника на три столетия, дабы избавить Арду от злодеяний его и дать ему возможность одуматься и раскаяться. Повелевает он отвести отступника скованным в чертоги Мандоса, где и будет он заточен». Я, Эонве, уста Манве, сказал.

«Мандос, Тюремщик», — лицо Намо побагровело, словно от прикосновения раскаленного клейма. «Из-за Мелькора ныне навеки пристанет ко мне это прозвище», — зло думал он.

— Мое имя Намо, — тяжело и значительно произнес он, и Эонве побледнел под его взглядом.

Все это время Мелькор стоял неподвижно, глядя куда-то мимо них. Боль и беспомощный ужас были написаны на его лице. Его скованные руки висели, словно плети. Он ничего не слышал — он слушал другое…

— Следуйте за мной, — буркнул Намо.