Летопись мужества

В 500 метрах от нас, в лесу, лагерь, где живут пленные французы. Они здесь уже три года. Все они работают по хозяйствам, а ночевать должны в лагере. Одеты они в свою военную форму. Очень культурный народ, не то что немцы. Несмотря ни на что, сами стирают, штопают, ходят очень аккуратно. Среди них много старых, по 40 - 45 лет, а всегда брюки разглажены, в то время как они работают у хозяев с 5 часов утра до 9 часов вечера, и успевают все же следить за собой. Все они настроены в нашу сторону, называют нас товарищами, говорят: «Вы - наши сестры, мы - ваши братья, так как мы угнетенные». Когда русские подходили к Сумам, в наш лагерь приехал электромонтер исправлять электричество, он нам все рассказал. А в следующий раз, когда мы увиделись в воскресенье, он нам принес карту, где была отмечена линия фронта. Все они радовались, что наши наступают. Зовут этого француза Роже…»

Повторяя название далекого, дотоле ему неизвестного города Сумы, Роже, наверное, думал о судьбе Тура или Дижона. Все теперь сплелось в один клубок. То, что привело чеха Антона к партизанам, сблизило двух узников - Роже и Надю: общее горе, общая надежда. В дни страшного духовного затемнения, которое принес миру фашизм, миллионы людей - русские, французы, чехи, норвежцы, бельгийцы, сербы - узнали новую человеческую близость. В этом залог того лучшего будущего, о котором мы не смеем мечтать теперь, когда гитлеровцы жгут города Украины и расстреливают французских заложников.

Ждет Киев. Ждет и Париж. Ждут Роже и Надя. Ждут чехи. Так битва за Украину становится битвой за человека. Так русская пехота становится надеждой мира.

16 ноября 1943 года

Я хочу рассказать американцам о том, что я видел. Я недавно вернулся с фронта, и мне пришлось много ездить по территории, освобожденной от захватчиков. Я ищу сравнений, которые могли бы передать впечатления о «зоне пустыни», и не нахожу.

Мне пришлось видеть и прежде разрушения, но здесь дело в масштабе. Можно ехать в машине с утра до вечера и не увидеть ни одного уцелевшего города. Гитлеровцы превзошли себя.

Передо мной письмо унтер-офицера 283-й ПД Карла Петерса.

Он пишет некой Герде Беккер: «Да, когда мы сдаем город, мы оставляем только развалины. Справа, слева, позади подымаются взрывы. Дома сравниваются с землей. Огонь не берет только печи, и это похоже на лес из камня. Громадные глыбы домов рассыпаются при хорошем взрыве. Грандиозные пожары превращают ночь в день. Поверь мне, никакие английские бомбы не могут создать таких разрушений. Если нам придется отступить до границы, то у русских от Волги до границ Германии не останется ни одного города, ни одного села. Да, здесь господствует тотальная война в высшем, совершенном ее виде. То, что здесь происходит, - это нечто невиданное в мировой истории. Я знаю, что вам на родине приходится благодаря тяжелым воздушным налетам переживать трудные минуты. Но, поверь мне, гораздо хуже, когда враг находится на собственной земле. У гражданского населения здесь нет выхода. Без крова они должны голодать и мерзнуть. Идем снова жечь. Обнимаю мою цыпку. Твой Карл».

Что добавить к этому письму? Конечно, в Германии такой Карл никогда не кидал окурка на улице, он надевал нарукавники, чтобы не протереть рукава, он застраховал себя не только от пожара, но даже от рака. Теперь он упивается уничтожением. Он разыгрывает Нерона. Он больше не мечтает о «жизненном пространстве». Его увлекает одно: оставить после себя смерть.

Конечно, не все города и села гитлеровцам удалось уничтожить. Иногда Красная Армия опережала факельщиков. Так сохранились Нежин и Сумы. Да и в Киеве поджигатели убежали, едва начав свою работу. Много сел уцелело потому, что они боялись огнем выдать отход. Не совесть удерживала их - страх. Однако они пытались всеми средствами наверстать потерянное. Глухов, Кролевец - это были милые провинциальные города, с уютными особняками, с зеленью садов, с облупившимися колоннами и просторными крылечками. Гитлеровцы не успели их сжечь при отходе. День или два спустя немецкие бомбардировщики исправили ошибку факельщиков.

Я ехал мимо деревень, которые догорали. Казалось, земля агонизирует, шевеля, как пальцами, головешками. Она дышала мертвым жаром. И повсюду я видел ту же картину: у теплой золы копошились люди. В этих домах люди жили, работали, справляли свадьбы, оплакивали покойников. В этих домах были старые скрипучие кровати, щербатые столы, сундуки с подвенечными платьями, с дедовским добром. Все это немцы сожгли, они сожгли жизнь, и вот в студеную ночь женщины с детишками греются у того, что еще вчера было их домом.

Выпал снег. Он прикрыл раны земли. Но еще страшнее бездомным в такие ночи. Ведь сгорели полушубки, теплые платки, валенки.

И Карл Петерс радуется: он обрек стариков и ребятишек на пытку.