Летописцы Победы

В Минске еще слышались взрывы, а первые эшелоны наших войск уже ушли далеко на запад, не обращая внимания на гитлеровские части, оставшиеся позади. Их группировки, порою весьма крупные, пытаясь вырваться к своим, действовали довольно дерзко. Нам с Эренбургом довелось быть свидетелями подобных боев. Как-то, на исходе дня, после поездки на приемный пункт военнопленных — а у Ильи Григорьевича к ним, разным, от солдат до генералов, был свой особый, писательский интерес — мы направились на КП командарма В. В. Глаголева, некоторым частям которого была поручена ликвидация окруженной под белорусской столицей группировки врага. Офицеры, расположившиеся в лесочке юго-восточнее Минска, встретили нас радушно. Кто-то, зная, что Эренбург не пишет, а «выстукивает» свои статьи, положил в наш «виллис» трофей — портативную пишущую машинку; кто-то принес пачку писем фашистских солдат, найденных на полевой почте. На траве расстелили «скатерть-самобранку». Наплывали сумерки. Было удивительно тихо.

— Заночуем здесь, — предложил Илья Григорьевич.

Однако лесную тишину вдруг разорвала яростная автоматная стрельба. Она возникла где-то рядом и, ширясь, стала охватывать лесок.

— Тревога!

Все схватились за оружие. Заурчали моторы машин. Поступил приказ командарма Глаголева: немедленно оставить лесок, ибо именно через него пыталась прорваться крупная группа противника. Под пулевыми трассами наши машины прямиком через ржаное поле устремились к окраинам города. Там, в комендатуре, под грохот бомбежки повстречались с приехавшим в Минск, обеспокоенным вылазкой врага командующим 3-м Белорусским фронтом И. Д. Черняховским.

— Чем помочь, Василий Васильевич? — спросил он командарма.

— Справимся сами, — ответил Глаголев, докладывая о принятых мерах.

Когда служебный разговор закончился, Черняховский по-дружески обнялся с Эренбургом. Оказывается, их знакомство возникло еще на Брянщине, где военачальник командовал дивизией, а Илья Григорьевич писал в «Красной звезде» об отваге ее воинов, мужестве командира — человека смелых решений, активных действий. Здесь, в Минске, им припомнились те дни. Тогда — горечь отступления. Теперь — радость боевых успехов. О многом, конечно, хотелось поговорить. Но командующего фронтом ждали неотложные дела. Он попросил:

— Приезжайте через денек-другой в штаб. На всю ночь. Тогда наговоримся вдосталь…

И такая обстоятельная и интересная беседа состоялась. Как много она дала для более отчетливого понимания происходившего как тут, на 3-м Белорусском, так и на соседних фронтах, войска которых все резче и сильнее развертывали стратегический веер наступления.

В грозовой июльский день подъехали мы к полусожженному селу Большой Тростянец, возле которого гитлеровцами был оборудован концентрационный лагерь. Эренбург, разминая затекшие ноги, сошел с машины и, чуть сутулясь, стал прохаживаться. Завернул за угол хаты и тут же позвал меня: «Сюда, скорее!» Там чернели фундаменты сгоревших бараков. Серую золу утрамбовал недавний ливень. На ней белели сотни омытых дождем человеческих черепов. В мрачном молчании мы обошли вокруг обуглившегося барака, второго, третьего. На лужайке — кладка обгоревших бревен. На них в несколько рядов опутанные колючей проволокой полусожженные трупы людей.

— Средневековое аутодафе! — горько резюмировал Эренбург эту страшную картину еще одного фашистского злодеяния. И он писал о концлагере в Большом Тростянце, о сожженной вместе с жителями деревне Хатынь, о зверствах ксендза католического собора в Ракуве Ганусевича. Писал с гневом и болью. «Нужно пройти или проехать по длинной дороге из Москвы до Минска и дальше до Вильнюса, чтобы понять тоску солдатского сердца…»

Накал боев, развернувшихся теперь уже в Польше и Литве, возрастал с каждым днем. Солдаты узнавали у местных жителей, далеко ли до границы с Германией, просили журналистов публиковать в армейской и дивизионной печати сводки, сколько еще надо пройти километров, чтобы окончательно изгнать оккупантов с советской земли.

Однажды под Вильнюсом заночевали на полевом аэродроме истребителей генерала авиации Т. Т. Хрюкина. Они только что вылетали на штурмовку приграничных городков Восточной Пруссии. До сих пор над фашистской Германией появлялись лишь бомбардировщики. Теперь пришла пора «Яковлевых» и «Лавочкиных». И надо было видеть возбужденные лица летчиков, возвратившихся из таких полетов: они были над Пруссией! Возмездие за все свершенное врагом в наших селах и городах неотвратимо настигало его и на земле, и с воздуха. Именно об этих летчиках, сражавшихся еще под Москвой и Сталинградом, Илья Григорьевич потом говорил так: «Мы увидели на их груди медали с зелеными ленточками. Они проделали трудный путь от Волги до Днепра и теперь пришли к Вилии, и каждый из них знал, что он идет через Неман к Шпрее…»