Льется с кленов листьев медь

Ваня. И удалось?

Человек. А?

Ваня. Ему превзойти себя?

Человек. Да-а! Получив в юношестве лишь поверхностное образование, и почти не добавив к нему ничего на придворной военной службе, однако стал не только французским сенатором и крупным политиком, а представь – одним из лучших ораторов Франции. Одолел в политическом споре самого Виктора Гюго.

Ваня. (Присвистнув). Не сла-бо! А Гюго тоже в политику лез?

Человек. Все образованные французы в нее лезли, и даже не очень образованные. Крайне подвижная нация, Ваня, в отличие от… ну, знаешь кого.

Ваня. А про недоработку вы говорили (показывает кивком вверх), к этому она какое отношение имеет?

Человек. Очень имеет. Выхода из положения не было. У всех троих.

Ваня. Получается, кто-то один из них…

Человек. Угу. (Показывает пальцами открытой руки вверх). Ну, чего, вот, хотел? А скажут – «не этого», дескать: «вот они сами».

Ваня. Странно получается, тут один священник выступал… (Появляется Иуда). Что-то вы мало поспали. Чаю хотите?

Иуда. Крепкого немножко бы выпил. Я перебил разговор, вы продолжайте.

Ваня. (Налаживая чай). Священник один по телевизору… что Бог знает вперед всю жизнь каждого человека.

Человек и Иуда оба вздрагивают.

Человек. Именно так и сказал?

Ваня. Вот именно так. Я удивился, получается – совсем программа какая-то. И кто ее для каждого написал. Опять же вы говорили про «все возможности». Они тогда для кого?

Человек. И для кого, добавь, история человеческая. Дурак он, этот поп.

Иуда. Ну, князь, глупость не грех ведь.

Человек. Умнеть не хотят.

Иуда. (Обращаясь к Ивану). Тут на простом примере лучше всего объяснить. Вот океан, он свою предельную глубину имеет?

Ваня. Мариинская впадина. Одиннадцать километров, с чем-то.

Иуда. Получается – глубина всего океана совпадает с глубиной одного лишь какого-то места. Одно место всего, а в нем и есть глубина океана.

Человек. (Одобрительно кивает). Пример удачный. Не догадался еще Ваня?

Ваня. (Напрягается, щелкает пальцами). В том смысле…

Иуда. Что вопрос человеческой жизни равен по глубине всему вероучению. А само вероучение еще не закончилось, то есть океана этого мы до конца не знаем.

Человек. А я бы добавил, что и Он (тыкает пальцем вверх) его не знает. (Иуда хочет, кажется, возразить, но Человек опережает): Потому что сам сделал себя частью истории. Ввязался в борьбу, так уж знай, что не всё от тебя дальше зависит, есть другая сторона, а ты только часть поединка. Так, Ваня?

Ваня не успевает сказать.

Иуда . Наверное, князь, нельзя выражать всё высшее частными примерами.

Человек. Ну, высшее-низшее… Да всё абсолютно суть частные примеры, а уж складывать из них можно любую конструкцию. Что не частное, скажи мне, пожалуйста?.. И главное – раз есть в частном, оно есть вообще.

Иуда. Приходится согласиться, но про «поединок» ты зря сказал. Бог с миром не борется. Это Его создание, Он всесилен над ним.

Человек. У-у, крайне распространенное заблуждение, не виню тебя за него. Коль уж мир создан во всей полноте, к нему нельзя ничего добавить. А раз Он не может ничего добавить, значит – созданное не меньше Его самого.

Ваня. А почему, всё-таки, должна быть борьба?

Человек. Ладно, отношения, если так вам больше нравится. (Иван подает Иуде заварившийся чай, тот сразу пробует пить). Только равные отношения, равные!

Иуда вздрагивает, ставит чашку на стол, смотрит на брюки – не пролил ли на себя. Или делает вид, не умея на сказанное ответить.

Ваня. А у меня, вот, видение было, и недавно совсем.

Иуда. Видение?

Ваня. Или иллюзия, не знаю, как правильнее…

Иуда. Ты расскажи.

Ваня. С месяц назад, примерно. Иду я сюда на работу. Утро такое еще, что мало людей. Тепло, погода ясная. Небо, замечаю, бездонное стало – гляжу, и всё дальше вижу и дальше, и даже страшно немного, что я так в него ухожу… потом вдруг исчезло всё, миг какой-то – я себя вижу маленькой золотой точкой – искрой сияющей, а рядом со мной огромное, не огромное даже, а ощущением – бесконечное, и всё оно золотое, как я. Только сравнить нельзя мою песчинку с этим…

Иуда. Необъятным.

Ваня. Да.

Человек. Ну-ну?

Ваня. Чувство такое двойное. (Смущенно). Будто счастье, что есть вот бесконечное, и горечь, оттого что я с ним рядом ничто. И понял вдруг: раз есть бесконечное – оно же и вечное, не может быть одно без другого. Очень ясно понял тогда.

Человек. Или тебе так показалось. Человек не может чувствовать бесконечное.

Иуда. Не может, но хочет. А в чем по большому счету разница?

Человек. Неглупо сказано, Иуда… Но слишком философично, а истина, как известно, конкретна. И вот вам сравнение – капля и море. Море никаким числом капель не измеришь. С точностью до капли ведь не получится, так? И вывод просится: есть эта капля или нет – не имеет значения. А всё равно море состоит из капель, и никакое оно не бесконечное. В мире бесконечного нет.

Пушкин. Есть, князь, есть! Простите, что услышал конец разговора вашего и проник в него без спроса. Э-э, да чай! Но тут я со спросом: угостишь, Ваня?

Ваня. Черного крепкого?

Пушкин. Угадал, любезный Иван-царевич! А про море, князь, правильно, да лишь с одной стороны – не в том только дело, что исчислить его в каплях точно нельзя.

Человек. А в чем еще?

Пушкин. Дух морской не сложишь из капель – он от всего вместе – стихия чудная: то ласковая и манящая, а вдруг ужасная! ничему не знающая пощады.

Человек. (Задумчиво). Стихия по-гречески – первоначало…

Пушкин. И вот она, князь, в живом виде! Не в философии… а то слушаешь как Канта-Гегеля хвалят, и неловко – зевота одолевает. (Смеется весело, Ваня подвигает ему чай). Пушкин , указывая рукой: В одном глотке хорошего чая больше правды, чем в иной философии. А мысль философская не окрашенная чувством – разве не есть секулярность? Становится не жива, и правдою быть не может.

Иуда. Похоже очень – как Он говорил.

Пушкин. (Сразу живо). Каким Он был Иуда?

Иуда задумывается.

Пушкин. (Горячо). Уж верно совсем не таким же, как мы?

Иуда. Таким же… почти.

Пушкин. Нет, расскажи! Про чувства его, смеялся? А гневался?.. Ну же!

Иуда. Не гневался, не умел. А удручался. Потому что любовь, которая не ради себя, она сострадает и мучается. (Пауза). Смеялся редко… улыбался много, что день завтра будет, а утром – что он наступил.

Человек. И в тот последний, перед арестом?

Иуда. (Небольшая пауза). В последний я его утром не видел.

Человек. Зато видел, как Он шел, обливаясь слезами.

Иуда. Лож! Слезы были порой. Не за себя слезы, а за мрак людской, за который много большим заплатить им придется.

Человек. И что?

Пушкин. А что же еще оставалось?

Человек (Отмахивается и обращается к Иуде). Три года ты был с ним, и каждое утро он улыбался, знал новый день, но не знал, каким будет следующий, так?

Пушкин. Что же из этого, князь?

Человек. Но каким будет его конец, и что скоро будет, он знал. Вот так, в ожидании, день ото дня… А что в итоге, Иуда? Ты, любимый ученик, его предал. И за копейки какие-то. Тридцать серебряников – половина цены раба. Иуда, Он стоил половину цены раба?

Пушкин. Я не знал, что это так мало… хотя, право, нужно ли сейчас вспоминать…

Ваня. (Озабоченно). Да, князь, не стоит.

Человек. Нет, понять хочу – ты функцию выполнял? Вы, попросту, сговорились, да?

Пушкин. А для какой нужды им было сговориться, князь?

Человек. Как же, создать образ отступника, чтобы любому потом в харю тыкать – вот до какой низости вы способны.

Иуда. Мы не сговаривались.

Слышен гитарный строй

Пушкин. Чу!