Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

   — Говорил, знает, что Отакар мой внебрачный сын.

Императорский лейб-медик возмущенно выпрямился:

   — Каков мерзавец! Уж я позабочусь, чтобы его обезвредили!

   — Па-апрашу вас не обременять себя заботой о моих делах, Флугбайль! — вскипела графиня. — Эта чернь обо мне еще и не то болтает. Неужели вы никогда не слышали?

— Я бы сейчас же принял меры, — заверил Пингвин, — я... Но старуха не дала ему договорить.

   — Вам известно, конечно: мой муж, оберст-гофмаршал За-градка, пропал без вести, то бишь я его отравила, а труп спрятала в погребе... Этой ночью трое каких-то оборванцев тайком проникли вниз, намереваясь раскопать его. Разумеется, я их выгнала собачьим хлыстом.

   — Мне кажется, почтеннейшая, вы воспринимаете все это чересчур мрачно, — бодро затараторил императорский лейб-медик. — На Градчанах существует легенда о кладе, якобы скрытом во дворце Моржины, а дворец занимаете сейчас вы; видимо, этот клад они и собирались раскопать.

Графиня ничего не ответила — огляделась, сверкнув черными глазами.

Возникла продолжительная пауза.

   — Флугбайль! — вырвалось у нее внезапно. — Флугбайль!

   — К вашим услугам, сударыня!

   — Флугбайль, скажите: если спустя многие годы раскопать мертвое тело, могут ли при этом появиться из земли... мухи?

   — Му-мухи?

   — Да. Тучами...

Лейб-медик сглотнул подступивший к горлу комок и отвернулся к стене, чтобы Заградка не заметила гримасы отвращения на его лице.

— Мухи, графиня, могут появиться только от свежего трупа. Уж через несколько недель тело лежащего в земле покойника истлевает, — брезгливо выдавил он наконец.

Графиня на несколько минут задумалась, сохраняя совершенную неподвижность. Полностью закоченела.

Потом встала, направилась к дверям и еще раз обернулась:

   — Вы это наверное знаете, Флугбайль?

   — Это абсолютно точно, ошибиться я не могу...

   — Прелестно... Адье, Флугбайль!

   — Целую ручку, лю-любезнейшая, — пробормотал императорский лейб-медик.

Шаги старой дамы стихли в каменной прихожей...

Императорский лейб-медик смахнул со лба пот: «Призраки моей жизни прощаются со мной!.. Ужасно! Ужасно! Сплошь безумие и преступления... И это город, которому я отдал свою юность! А я ничего не видел и не слышал... Был слеп и глух...»

Он яростно зазвонил.

— Мои брюки! К дьяволу, почему не несут мои брюки? Пришлось вылезать из постели и в одной рубашке тащиться на лестничную площадку.

Все как вымерло...

— Ладислав! Ладислав!Никакого движения...

«Экономка, кажется, в самом деле сбежала. И Ладислав туда же! Проклятый осел! Могу об заклад побиться, он этого Брабеца уже до смерти забил».

Открыл окно.

На замковой площади ни души.

Смотреть в телескоп не имело смысла: конец трубы был прикрыт крышечкой, а «его превосходительство», разумеется, не мог в полуголом виде выйти на балкон и снять ее.

Но даже невооруженным глазом он видел кишевшие людьми мосты.

«Проклятая глупость! Делать нечего, придется распаковывать чемоданы!»

Лейб-медик рискнул приблизиться к одному из кожаных чудовищ и даже открыть ему пасть, как в свое время благочестивый Андрокл льву; на него хлынул поток галстуков, сапог, перчаток и чулок. Но только не брюк...

Второй саквояж вывернул свою душу в виде смятых резиновых плащей, нашпигованных щетками и гребешками, а потом, как-то опустошенно вздохнув, бессильно опал.

Следующий уже почти переварил свое содержимое с помощью красноватой жидкости, которую самостоятельно сумел извлечь из флаконов с зубным эликсиром.

И вот наконец... Стоило Пингвину положить руку на замок одного из коробов, импозантная наружность которого вселяла некоторую надежду, как в его брюхе и в самом деле что-то ободряюще застрекотало... Уверенный, что это глас судьбы, лейб-медик приступил к раскопкам, — однако уже через несколько минут, к его великому разочарованию, выяснилось, что это взывал о спасении неуклюжий, впавший в старческий маразм будильник, заживо погребенный в тесных объятиях бесчисленных подушечек и влажных полотенец; теперь, восстав из мертвых, он, видимо окончательно спятив, вдруг ни с того ни

с сего жизнерадостно, как жаворонок,, запел свой трескучий утренний гимн.

Комната стала вскоре походить на арену ведьмовского шабаша, как при инвентарной описи у Титца или Вертхайма.

С крошечного островка, затерявшегося среди вулканических нагромождений, Пингвин, вытянув шею, оглядывал свои новые владения...

Гневными очами взирал он на недосягаемую кровать: там, на мягком, уютном ложе, возлежал карманный хронометр, а его отрезанный от мира хозяин даже не мог установить точное время суток. Наконец попранное чувство справедливости и порядка восстало в нем, в благородном порыве он напряг свои поджилки и предпринял отчаянную попытку вскарабкаться на глетчер крахмальных фрачных рубашек — вот где пригодился бы тот, приснившийся ему недавно, альпеншток, — но, увы, мужество его было сломлено в самом начале. Даже «Отважный Харра» не рискнул бы преодолеть такое препятствие.

Мысль лейб-медика напряженно пульсировала...