Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

дыханием своим сокровенным пурпурную королевскую мантию, пламенеющие ризы истинного совершенства.

Знай же, сыне мой, что, шаг за шагом осваивая искусство спиритуального дыхания, будешь ты бренную плоть свою все более преисполнять духовной субстанцией, доколе тело твое, осиянное изнутри светом неизреченным, не станет весьма отличным от грубых косных телес тварных людишек; и пребудут члены твои, коих коснется дуновение животворящее, как бы преображенными, дабы пригодны были для применения иного, нежели доселе.

Отныне подвластна станет тебе стремнина дыхания сего светоносного, и волен будешь ты направлять ее по собственному разумению, хотя бы и вспять, подобно течению Иордана, как о том в Библии сказано. И сердце твое признает в тебе своего властелина, захочешь — и остановится оно, захочешь — и забьется быстрее иль медленнее, так, как ты сам пожелаешь, сообразуясь токмо с высшим предназначением своим, ибо имя твое отныне, тезка мой, вычеркнуто из книги смерти.

У всякого искусства свои законы, у всякой монеты своя чеканка, у всякой мессы свой ритуал, у всякой твари свой черед...

Итак, внимание, сыне мой, первый член нового твоего тела, коий должно тебе пробудить в духе дыханием сокровенным, есть рука правая.

Два звука раздаются допрежь прочих, когда дуновение духа касается плоти и крови человеческой, — воистину, сии суть сакральные инициалы творения I — «ignes», огнь, — и А — «aqua», вода.

Несть в мире сем ни вещи, ни твари, коя не содержала бы в себе воды и огня! Аще же ток животворящий дыхания спиритуального достигает указательного перста, оный как бы костенеет и торчит недвижно навроде буквы I. Традиция называет сие «кальцинацией костей».

Буде теперь большой перст преисполнен крепости духовной, застынет и он, оттопырится от пясти зело, являя купно с указательным буквицу А.

Тогда да исполнится реченное преданием: «Изо длани твоей изойдут потоки воды живой».

Ино человеку, в духе пробуждающемуся, умереть скоропостижно суждено, все одно правая рука оного во веки веков пребудет нетленной.

Стоит только наложить «одухотворенную» длань на горло, и разверзнутся хляби небесные, и прольются в бренную плоть потоки «воды живой».

И умерший во время половодья сего благодатного вовеки не подвергнется тлению, и тело его мощам христианских святых уподобится.

Тебе же, сыне мой, надлежит разрешиться от тела!

И помни, таинство сие осуществимо токмо чрез кипение «вод», каковой режим поддерживается чрез «огонь»; так и таким образом вершится священнодействие, ибо у всякого процесса, равно как и у воскресения в духе, свои законы.

И прежде чем попрощаемся мы с тобой на сей раз, ты, сыне мой, испытаешь на себе, что есть сошествие Духа.

Слышу, как мой прапредок закрывает книгу.

Встает и вновь, подобно наугольнику, возлагает руку мне на горло.

Такое чувство, словно обрушился ледяной водопад, — дыхание захватило от потусторонней стужи, хлынувшей свирепым сквозняком через все мое тело сверху донизу, до самых ступней.

— Теперь, сыне мой, крепись, ибо, когда воспылает огонь и воды зачнут закипать, померкнет сознание твое, сметенное бешеным ураганом горячки, — говорит патриарх, — а потому вонми со вниманием, пока уши твои еще слышать способны: что бы ни содеял я с тобой, делаешь ты сам, поелику я есмь ты, а ты еси я.

Ни единому смертному в мире сем не дано творить с тобой то, что я сотворю; даже и ты не исключение, доколе один пребываешь, ибо без меня ты лишь пол «Я», такожде и я без тебя — пол «Я», не более.

Полнота же достигается токмо сложением двух половинок — вот истинный ключ таинства совершенства, абсолютно недоступный оку завидущему и лапам загребущим человекообразных недомерков.

Я почти вижу, как старец медленно прижал к ладони свой большой палец, а потом трижды слева направо быстро полоснул по моей шее указательным, словно стремясь перерезать мне горло.

Страшный, невыносимо пронзительный и высокий звук «И» подобно раскаленному добела клинку вошел в меня, прободая бренную плоть мою до мозга костей.

На миг привиделись мне огненные языки, которые исторгало мое обреченное тело.

— Иииии помни: долог и мучителен путь испытаний, но все — все! — что бы ни содеял ты сам и что бы ни содеяли над тобой, не оставлено будет втуне, ибо многое претерпеть надобно разрешения

тела ради! — еще успеваю услышать я голос основателя нашего рода Христофера, запредельным эхом доносящийся откуда-то из-под земли.

В следующее мгновение неистовое пламя горячки испепелило последние остатки моего агонизирующего сознания.

Офелия III

Уже встаю, даже пытаюсь ходить по комнате и, хотя колени еще подгибаются, духом не падаю, ибо чувствую, как силы мои с каждым часом прибывают.

Снедаемый тоскою по Офелии, я только и думаю, как бы поскорее доковылять до лестничной площадки и, приникнув к окну, замереть в надежде поймать хотя бы один-единственный взгляд дорогих моему сердцу глаз.

Оказывается, она навещала меня, сидела у моей постели, когда я метался в горячечном бреду, и этот букет роз от нее...

Так сказал отец, и я вижу по нему, что он обо всем догадался; а может, она сама призналась ему?