Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

Всяк, к кому бы ни попала книга судьбы, да узнает, что все, написанное в оной, преисполнено глубочайшего смысла и касаемо его одного, но не всякому дано принудить себя в спокойствии душевном к чтению приступить и, превозмогая природу свою легкомысленную, терпеливо нанизывать буквицу за буквицей, так чтоб глаголы не плясали пред очами навроде пьяных мужланов, а сочетались законно в осмысленные речения.

Письмена сии предвечные несомненно придутся не по нутру

людишкам суетным, честолюбивым, безответственным, охочим до наживы, отравленным опасным безумием, будто бы человеку, как он есть венец творения, ничего не стоит переписать книгу судьбы на свой лад, мол, им, потомкам Адама, не пристало следовать какой-то туманной, маловразумительной тарабарщине, пусть даже внесла ее на священные страницы сама смерть, облекая сокровенные предначертания Провидения в мудрые иероглифы.

Но пред тем, кто не впадает, подобно дитяте несмышленому, в безудержный восторг от мелькания праздного страниц и диковинных литер, не проливает над ними безутешных слез в предчувствии неизбежного конца, а сосредоточенно, с прилежанием великим разбирает глагол за глаголом, всякий раз за вновь обретенным значением будет, как далекий недоступный горизонт усталому пилигриму, открываться новый, более высокий смысл — и так до тех пор, пока не обрящет избранник сей смиренный последнюю высочайшую тайну тайн, сокрытую в Багряной книге.

Вот путь, единственно ведущий на свободу из застенков фатума, иных не предусмотрено; пытаться бежать чрез подкопы и всяческие лазейки — зряшный труд, мышиная возня, судорожные метания навозной мухи в ловчих сетях смерти.

Однако куда более жалок удел тех, кто напрочь забыл, что по ту сторону темницы сияет солнце свободы, — подобно пернатым, рожденным в клетке, они, удовольствовавшись полной кормушкой, разучились летать. Ну а домашняя птица, как водится, обречена. У таких одна надежда — великий Белый странник: разве что ему, на пути в бесконечность сущему, по силам порвать путы памяти, жиром заплывшей, дабы вспомнили они о своей небесной родине.

Вот только Багряной книги им не видать как своих ушей.

Тот же, кому открылась она, не токмо тела своего не оставит земле, но и самое могилу заберет с собой в Царствие Небесное, разрешив ее в духе.

Ибо, призванный к Великому Деянию сакральной алхимии, он воистину превращает свинец в золото, трансмутирует бесконечность в вечность...

Вонми же теперь, сыне мой, премудрости метафизического Дыхания!

В Багряной книге раздел сей дозволено читать лишь первому и последнему, «корню» и «вершню»; «ветви» к таинству сему не допускаются, а случись, проведают что ненароком, враз иссохнут и отпадут от ствола.

Однако и они, хоть и бессознательно, а причастны сокровенному ритму, тож и их проницает великое метафизическое дыхание, — да и как бы могло жить без оного пусть даже самое наималейшее существо?! — вот только проходит оно чрез них навроде сквозняка, ветром неуловимым, и не дано им ни замедлить стремнину сию непостижимую, ни ускорить.

Дыхание плоти — суть лишь слабое, неверное отражение в зерцале внешнего мира животворящего дыхания духа.

Истинно говорю тебе, сыне мой, то, что не дано «ветвию», дано нам, первому и последнему, ибо призваны мы остановить дыхание сие приснотекущее и держать его до тех пор, пока не пресуществится оно в сияние чудное, неисповедимое, кое, иллюминируя телесную ткань нашу вплоть до мельчайших ячей, преобразит вещную оболочку в вечно лучезарное тело бессмертия, оное и внидет в свет Великий.

Как и каким образом совершится чудесная трансмутация, никто, ни один смертный не научит тебя, сыне мой, ибо знание алхимического процесса не от мира сего и обретается оное лишь тончайшим чувствованием в неизреченных глубинах собственного Я.

Имеющий уши да слышит вещие глаголы Багряной книги:

«Зде сокрыт ключ, отмыкающий последние, наикрепчайшие секреты магии. Плоть не может ничего, дух — все. Отринь же, человече, плоть немошну, отряси с нозей своих какой ни есть прах, и персть, и тлен, — и бессмертное твое Я, нагим пребыша, зачнет дышанье яко дух пречистый».

Всяк обретает истину сию на свой манер, согласно вере, в коей рожден, — один, томимый жаждою духовной, прийдет и припадет к ней как к спасительному источнику, другому суждено приобщиться чрез настырность и упорствование свое в неукоснительном исповедании кредо: «Аз есмь дух, и от духа, и в духе, або плоть моя землей вязана».

Аще кто не имеет религии, но преданию следует, не оставлен будет, ибо любое самое малое дело сопровождается у такого помыслом непрестанным: творю работу свою того единственно ради, дабы дух мой восстал ото сна во утробе моей и постиг дыхание свое непостижимое.

Подобно тому, как плоть человеческая в тайных своих лабораториях, о непрестанной работе коих мы, сыне мой, не помышляем нимало, хоть и сокрыты они в органах наших, претворяет воздыхаемый нами воздух в ткань телесную, обновляя и преумножая субстанцию сию вещную, такожде и дух — неким неведомым нам, смертным, образом ткет он, присносущий,