Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

Но вот, завидев меня, он останавливается и долго, бесконечно долго роется в своей кожаной сумке.

А что, если и в самом деле?.. Мне?! От нее! Тогда... тогда... И цепенею, искренне уверенный, что сердце мое не выдержит и разорвется...

Не знаю, сколько времени я еще так стоял, ошалело взирая на что-то белое с красной печатью, зажатое у меня в руке.

«Дорогой, многоуважаемый господин барон!

Если это письмо к Христоферу попадет к Вам и Вы на правах отца сочтете необходимым распечатать его, пожалуйста, прошу Вас, не читайте дальше! Не читайте — умоляю Вас всеми силами моей души! — и прилагающуюся к этому листку рукопись... Если Вы по какой-либо причине не захотите передавать мое письмо Христлю, пожалуйста, сожгите и то и другое, но, какое бы решение Вы ни приняли, заклинаю Вас, ни на миг не спускайте с Христля глаз! Ведь он еще так молод, и я бы ни за что себе не простила, если б стала невольной причиной какого-нибудь страшного непоправимого поступка, который Ваш сын может совершить под влиянием минуты, когда узнает то, что Вам, господин барон, — и ему — предстоит узнать в самом скором времени, не от Вас, а от человека случайного и постороннего.

Пожалуйста, исполните эту последнюю просьбу — и я не сомневаюсь, что Вы ее исполните! — преданной и послушной Вам

Офелии М.».

«Мой любимый, мой дорогой, мой бедный-бедный мальчик!

Сердце подсказывает, что ты уже справился со своей болезнью; это хорошо, ведь сейчас тебе потребуются все твои силы и все твое мужество — а у тебя, я верю, их достанет, — чтобы перенести то, о чем мне приходится тебе писать.

И да воздаст тебе Господь за тот самоотверженный поступок, который ты совершил ради меня!

С благодарностью возношу я хвалу Ему, ибо Он по великой милости Своей дал мне возможность решать, принять твою жертву или нет.

Подумать только, мой добрый, мой хороший мальчик, что должен был выстрадать ты из-за меня!

Ведь это ты — ты и никто другой — подписал этот вексель! Твой папа о моих обстоятельствах ничего не знал: проговориться ты не мог — я ведь тебя просила ничего ему не сообщать, и нисколько не сомневаюсь, что ты сдержал свое слово, — а больше ему узнать не от кого.

Кроме того, барон не тот человек, чтобы таиться, и если бы ему было что-то известно, он бы деликатно намекнул, да я бы и сама заметила, когда заходила навестить тебя — Христль, любимый, я ведь призналась твоему папе, что мы любим друг друга! — и... и попрощаться...

Итак, лишь ты, ты один, мог подписать этот вексель!

И я... я плачу от счастья, что могу избавить тебя сегодня от проклятого документа!

Случайно я нашла его на столе того ужасного человека, имя которого отказываются произносить мои губы.

Мальчик мой, я просто не в состоянии выразить тебе свою благодарность! Слова?.. Да таких слов здесь, на земле, не существует, их, наверное, еще не придумали, как не придумали и таких поступков, — я не вижу ни одного! — которые бы позволили мне доказать всю глубину моей признательности. Разве что там...

Господи, ведь не может быть, чтобы моя любовь не последовала мне вослед за гробовой порог. Я верю, я знаю: благодарность моя пребудет во веки веков, и, помни, мой любимый, в духе твоя Офелия будет всегда рядом с тобой — я буду сопровождать каждый твой шаг, подобно ангелу-хранителю, защищая и оберегая тебя до тех пор, пока мы не встретимся вновь.

Я никогда не говорила тебе об этом, мой мальчик, — да и как бы я могла, ведь все наше время уходило на поцелуи, а счастливые, как водится, "часов не наблюдают"! — но верь мне: воистину, если есть в мире сем предопределение, то где-то есть — должно быть! — и царство вечной юности. Понимаешь теперь, почему я решилась расстаться с тобой?

Там, в запредельном том царстве, мы встретимся вновь и уже никогда не расстанемся; там наш возраст останется неизменным, во веки веков пребудем мы молодыми, ибо времени больше не будет — одно только вечное настоящее.

О, если бы ты мог исполнить мою просьбу — помнишь тогда, в лодке? — и похоронил меня в саду рядом с нашей скамеечкой, тогда бы уж ничто больше не омрачало моего счастья!..

Но что это я, мне бы надо просить совсем о другом, и я

прошу — нет, заклинаю тебя, мой мальчик: во имя нашей любви останься на земле! Пусть все идет своим чередом, живи, мой любимый, год за годом проживай свою жизнь, пока не явится тебе — но сам по себе, а не призванный отчаяньем твоим! — ангел смерти.

Я хочу, чтобы, когда мы увидимся вновь, ты был старше меня. А потому тебе надо прожить свою земную жизнь всю до конца. Пожалуйста, сделай это для меня, а я буду ждать тебя там, в царстве вечной юности.

Мужайся, мой мальчик, скрепи свое сердце, чтобы не стенало оно; скажи ему, несмышленому, что я тут, что я рядом, что я ближе, чем это было возможно раньше, во плоти! И возликуй, ибо твоя Офелия наконец-то — наконец! — свободна... Сейчас, в ту самую минуту, когда ты читаешь это письмо!

Не осуждай меня, мой любимый, подумай лучше, что бы со мной сталось, какие унижения мне пришлось бы претерпеть, если б я не покинула земную юдоль, — этого, мой мальчик, не опишешь!