Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

— Рухлядь, обломки погибших кораблей, смердящую дырявую посудину — и на плаву-то невесть как держится, а все одно, носит ее, неприкаянную, по морям и океанам времени, навро-де Летучего голландца, — чуть было не принял ты, сыне мой, за сокровенный ковчег; мертвечина, бренные останки канувших в Лету людей, полузабытые впечатления, отложившиеся на дне твоей души, — вот из сих топляков и слепили мерзкие лемуры нечестивое подобие нашего магистра, а дабы и тени сомнений не закралось в сердце твое, сыне мой, лукавые языки оплели тебя рутиной пустых велеречивых словес — очень уж восхотелось исчадиям преисподней, прикинувшихся путеводными огоньками, заманить последнего из фон Иохеров в смертоносную трясину бестолковой суеты, коя и не таковских засасывала, — тысячи бесследно и бесславно сгинули в прорве сей. «Самоотвержением» величают они оное прельстительное свечение; ад ликовал, когда первый человек доверился фосфорическим огонькам и угодил в волчью яму. И допрежь всего вражье племя покушается на высочайшее благо, кое всякому даровано стяжать, да только редко кто из смертных снискать его сподобился, — вечное непреходящее сознание собственного Я. Вот и проповеди ихние — не проповеди а наущения дьявольские, однако ведома им сила правды, потому-то что ни слово сходит с жала раздвоенного, то глагол священный, а составленные купно в речение цельное — величайшей ложью оборачиваются, ибо призывают они к забвению беспамятному и хаосу.

Запали в душу коварные искры тщеславия и стяжательства, а уж какой-нибудь медоточивый пастырь тут как тут — нашептывает, раздувает зловещие огоньки, пока не вспыхнет черное пламя и человек в ослеплении гибельном не вообразит, будто бы сгорает от беззаветной любви к ближнему своему; и тогда идет он и проповедует, не будучи призванным, — слепой поводырь, уже занесший ногу над бездной, дабы низвергнуться самому и увлечь за собой слепое и убогое стадо свое.

Уж кому-кому, а им, порождениям ехидны, преотлично

известна цена злого от природы человечьего сердца, в кое во веки веков не внидет любовь, аще не ниспослана будет свыше. Вот и твердят: «Возлюби ближнего своего, возлюби ближнего своего»^[41], уж и от заповеди сей предвечной ничего, кроме пустого сотрясения воздусей, не осталось, а они знай твердят; и великий магический дар, содеянный Тем, Кто впервые воззвал с заветом любви ко внемлющим Ему, пропадает втуне, ибо мерзостные ересиархи изблевали вещие глаголы в уши косной толпы подобно яду, сея смуту и отчаянье, кровопролитие и раздоры, голод и разруху... Прикинулись Истиной, аки пугало огородное в предрассветной мгле прикидывается Распятием у дороги.

Помни же, сыне мой, чем дальше подвигается процесс герметической кристаллизации, тем большая опасность подстерегает тебя на тернистой стезе твоей, ибо стоит только крысам сим вездесущим пронюхать, что будущий Камень обещает быть чистым, соразмерным и симметричным — по образу и подобию Божьему, — и они из кожи вон полезут, лишь бы нарушить алхимический режим и исказить сокровенную структуру. Ни пред одной традиционной восточной доктриной не замерли святотатцы в страхе благоговейном — напротив, преисполненные кощунственным злорадством, до тех пор профанировали, заземляли, извращали и перетолмачивали на все лады учения сии сакральные, пока оные не превратились в полную свою противоположность. «Свет приходит с Востока», — многозначительно возглашают кощунники, подразумевая чуму.

Воистину нет пределов лицемерию их: самосовершенствование — единственное достойное человека деяние — объявлено эгоизмом, а бредовое «созидание нового, лучшего мира» — знать бы только как! — делом, достойным всяческих похвал; причислив жадность к своим «общественным обязанностям» и перекрестив саму черную зависть в «чувство чести», волки в овечьих шкурах «просвещают» сбившиеся с пути «истинного» отары.

Хаос мятущихся в безысходном отчаянье осколков «мировой души» — вот обещанный «сад Эдемский» инфернального братства, в кущах коего будут сиротливо скитаться бесчисленные, одержимые бесом адамы и евы; устами бесноватых пророчествует братия о «тысячелетнем царствии», подстраиваясь под ветхозаветных пророков, однако коварно умалчивает, что грядущее царствие не от мира сего и не приидет до тех пор,

пока и человек, и земля не обратятся через свое рождение свыше, в духе; уже сейчас, допрежь сроков, они облыжно обвиняют во лжи помазанников Божьих, провозвестивших пришествие царствия сего.

Племя лукавое, лицемерное, обезьянье, они всегда либо предтечи Мессии, либо последователи Мессии, и всегда одинаково компрометируют и искажают Его учение: вначале, когда Он грядет в мир, «предвосхищая и предугадывая», потом, когда Он покидает мир, «додумывая и довершая»!

Справедливо говорят: «Поводырем слепых может быть только зрячий», а они, переиначив истину сию на свой лад, блазнят тебя, сыне мой: «Веди — и прозреешь!»

Вот и пословицу «Дал Бог служенье, даст и разуменье» переврали по-свойски: «Было бы служенье, а разуменье приложится».