Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

«Всех моих пррриспешников сокрррушил ты, теперь мой черрред», — разносится по небу глухим далеким раскатом; невольно вспоминаю я о повелительнице распада и тлена, а в ушах вновь звучат предсмертные слова отца: «Пробьет час, и ослепленная яростью горгона с таким сатанинским неистовством бросится на тебя, мой сын, стремясь испепелить твое существо все без остатка, что, как ядовитый скорпион, жалящий самого себя, свершит неподвластное смертному деяние — вытравит свое собственное отражение, изначально запечатленное в душе падшего человека...»

«Хитон Несс-с-са!» — зловеще свистит порыв ветра и, вцепившись в мою одежду, рвет из стороны в сторону.

Оглушительный удар грома подтверждает: «Да!»

— Хитон Несса! — повторяю задумчиво. — Хитон Несса?!

Все, затаившись, замирает в тревожном ожидании; буря и молния держат военный совет.

Внезапно не выдерживает река — вскипает нетерпеливо и призывно: «Пока не поздно, спускайся ко мне! Я тебя спрячу!»

Робкий шелест листвы вторит ей: «Шквал с руками душителя! Кентавры Медузы! Дикая охота! Пригните головы, всадник с косой уже на подходе!»

Тайное ликование пульсирует в моем сердце: «Ну скорей же, скорей, Долгожданный!»

Глухо охает храмовый колокол, настигнутый ударом невидимого кулака.

При вспышке молнии бледнеют, обмирая в немом вопросе, кладбищенские кресты...

— Да, мама, да! Я иду!..

Где-то с треском распахивается окно — и разбитое вдребезги стекло с жалобным звоном осыпается на мостовую: панический ужас, порожденный человеком, распространяется с быстротой эпидемии...

А это что, уж не луна ли с неба свалилась и рыщет кругами? Какой-то раскаленный добела шар бестолково толчется в воздухе — то вверх дернется, то вниз, пойдет влево, но тут же передумает и двинется вправо, потом вдруг замрет, качнется нерешительно из стороны в сторону — и взорвется в припадке внезапной ярости, да так, что земля содрогается от страха.

А вот еще и еще... Одно из огненных ядер принюхивается к мосту, нехотя, с нарочитой ленцой перекатывается через палисад, кружит, наливаясь злобой, вокруг какой-то сваи, потом, взревев, бросается на нее и разрывает в клочья...

Шаровая молния!.. В детстве мне приходилось читать об этом редком природном феномене, помню даже, что никак не мог заставить себя поверить в пресловутую непредсказуемость рокового маршрута зловещей посланницы Зевса. Ну что ж, теперь у меня есть возможность убедиться в этом самому! Вот они предо мной — кошмарные воплощения слепой безоглядной ярости, сверхплотные сгустки колоссального электрического напряжения, коварные мины космических бездн, взрывающиеся без всякой детонации, безликие головы демонов, с которых стремительным огненным вихрем стерто за ненадобностью все лишнее: и глаза, и рты, и носы, и уши, зато в эпицентре сферического смерча пылает инфернальная магма ненависти, позволяющая этим смертоносным сомнамбулам, восходящим из недр земных и нисходящих с высей небесных, вслепую, наугад нащупывать тайный фарватер к жертвам своего кромешного бешенства.

Какой же чудовищной, поистине безграничной властью обладали бы они, будь у них человеческий образ! И вдруг одна из пылающих ненавистью сфер, словно привлеченная моим немым

восклицанием, сходит со своей хаотичной орбиты и направляется прямо ко мне... Проскальзывает вплотную к парапету, нерешительно зависает, как бы вслушиваясь в себя, и смещается к соседнему дому; завороженно вплывает в открытое окно и, по-прежнему погруженная в свой медиумический транс, выплывает из другого, замирает, становится продолговатой — и огненный столп прободает песок с таким грохотом, что наш дом трепещет осиновым листом, а пыль из глубокой воронки вздымается до самой крыши.

Вспышка, яркая, как тысяча солнц, обжигает глаза и заставляет зажмуриться, однако ядовитое жало ослепительного сияния пронзает судорожно сомкнутые веки и, ужалив самое себя, вытравливает инферальное отражение горгоны с моего бессмертного Я...

   — Ну что, разглядела меня наконец, Медуза?

   — Да, я вижу тебя, проклятый! — И багровый шар восходит из бездны земной. Полуслепой, я скорее чувствую, чем вижу, как, становясь все больше и больше, он воспаряет над моей головой — раскаленный добела болид кромешной ярости...

Простираю руки, и невидимые пальцы сплетаются с моими в ритуальный «замок», включая меня в живую, уходящую в бесконечность цепь Ордена.

Все бренное во мне испепелено... Воистину исполнилось реченное отцом, и смерть разрешилась от бремени пламенем жизни...

Прямо стою я, Христофер фон Иохер, преоблаченный в пурпурный хитон огня, препоясанный по чреслам моим сакральным даосским мечом.

Отныне и во веки веков разрешен я и телом и мечом.

КОММЕНТАРИИ

Летучие мыши

Перевод сделан по изданию: Meyrink Gustav. Fledermause. Leipzig: Kurt Wolff Verlag, 1916.